Последним из того, что я увидел перед тем как потерять сознание, оказались резко распахнувшиеся двери, едва не сбившие с ног Янианну и возникшую в проеме фигуру Коллайна с двумя револьверами в руках, что-то гневно ревущую.

Затем были дни, когда приходя в сознание, я видел перед собой то заплаканное лицо Янианны, то испуганные лица детей, то доктора Цаннера с целой свитой дворцовых медиков, стоящих у изголовья постели и что-то вполголоса обсуждающих. Иногда к этим лица прибавлялось встревоженная физиономия Коллайна и еще чья-то, очень знакомая. Пытаясь вспомнить, кому же она может принадлежать, я снова проваливался в забытье.

Когда я в очередной раз пришел в себя, то почувствовал значительно лучше.

Не так, чтобы очень хорошо почувствовал: в ушах стоял шум, а слабость была такая, что от малейшего движения начинала кружиться голова.

А вот язык как будто бы ворочался легко, и даже сухости в горле не чувствовалось. И я сказал:

— Все как обычно: муж с голоду помирает, а жена, вместо того, чтобы накормить его, разговорами развлекается.

Сказал Янианне, о чем-то тихо беседующей с Цаннером. И сразу же пожалел об этом, нашел что сказать. Яна, стремительно повернувшаяся на мой голос, выглядело очень уставшей, у нее осунулось лицо, а вокруг глаз залегли темные тени. Волновалась, наверное, выживу или копыта откину, и тут я, со своими дурацкими шуточками.

Яна быстрым шагом подошла к постели и осторожно присела на самый краешек:

— Как ты себя чувствуешь, Артуа?

В ее глазах тревога была смешена с жалостью. И еще в их глубине светилась радость, тщательно подавливаемая — а вдруг это еще не все? Вдруг, мне ненадолго стало значительно лучше, как это обычно бывает перед самой кончиной.

Нет, милая, поживем еще, нам детей нужно вырастить, да и дел незавершенных немерено. А вот твой вид мне совсем не нравится. Ты что, все время моего беспамятства сиделку из себя изображала? Ну и к чему это?

— Красивая ты у меня, — заявил я, поглаживая пальцами по ее ладошке, лежавшей на покрывале. — Черта два им всем, чтобы я тебя кому-то другому оставил. Иди, поспи, солнышко, теперь уже все позади.

Потом пришли дети. Они боялись громко разговаривать, вдруг от этого мне станет хуже. Глупенькие, кричите во весь голос, играйте, ссорьтесь, жалуйтесь друг на друга, мне только лучше станет.

Когда они ушли, я спросил у Цаннера:

— На лезвии был яд?

— Да, господин де Койн. И наше счастье, что я знаю, как именно он действует. Обычно этим ядом пользуются… — Цаннер понизил голос, перед тем как продолжить, склонился, и остальные слова прошептал мне едва ли не на самое ухо.

Спасибо, тебе доктор. И за самого меня спасибо, за то, что смог вытащить чуть ли не с того света. Ну и за те слова, что я едва смог разобрать, настолько тихо ты говорил.

Едва за Цаннером закрылась дверь, как сразу же пришел Анри Коллайн, мой спаситель, а главное — спаситель Янианны.

Коллайн явно выглядел помолодевшим, и было с чего. Не судьба стать ему философом, расстался он все же с леди Лиолой, и теперь у него новая возлюбленная. И правильно Анри, главное в этой жизни — любящая жена. А философами пусть становятся не мы, другие.

Эту новость мне успела сообщить Янианна, в череде других важных, по ее мнению, новостей, случившихся за время моего беспамятства.

На мой вопросительный взгляд, он ответил взглядом утвердительным — да, я знаю, Цаннер мне все рассказал. Тебе тоже спасибо Анри, за то, что спас всех, а сейчас расскажи мне — таким волшебным образом ты оказался именно там, где ты был больше всего нужен…

Мы с Горднером шли перед строем доренсийских диверов, и со стороны, наверное, представляли довольно комичное зрелище: оба опирающиеся на трости, оба прихрамывающие на правую ногу, и оба слегка накренившиеся.