Изменить размер шрифта - +

Настроение мгновенно улучшилось, но тут он вспомнил о Маниоро и, торопливо перевязав ноги, проковылял к стоявшему за дверью большому глиняному горшку с водой. Стащил изорванную в лохмотья рубашку, ополоснул лицо, смыл пыль с волос, а когда выпрямился, увидел, что вокруг собралась едва ли не вся деревня, старики и молодежь, женщины и мужчины. Рассевшись кружком, масаи с живым интересом наблюдали за каждым его движением, обмениваясь впечатлениями и отпуская комментарии.

— Леди! — воззвал Леон, обращаясь к прекрасной половине. — Я собираюсь помочиться, и ваше присутствие при этой церемонии нежелательно.

С этими словами он, опершись о плечо Лойкота, направился к загону для скота.

Когда Леон вернулся, Лусима уже ждала у двери.

— Идем. Пора начинать, — сказала она и повела его в соседнюю хижину.

Внутри было сумрачно, так что после яркого дневного света пришлось с минуту привыкать к полутьме. В воздухе стоял тяжелый запах дыма и чуть менее ощутимый, но еще более неприятный, тошнотворный запах гниющей плоти. Возле огня, на кожаном кароссе, лицом вниз лежал Маниоро. Леон шагнул к нему и остановился: сержант больше походил на мертвеца, чем на живого человека. Кожа утратила здоровый природный блеск, посерела и напоминала золу скопившуюся под висевшим над угольями чаном. Мышцы на спине как будто высохли. Шея неестественно вывернулась, глаза впали и походили за полуоткрытыми веками на темные, отполированные водой кусочки кварца, что встречаются у реки. Нога над коленом сильно распухла, а из раны сочился желтоватый гной, вонь от которого и примешивалась к дыму.

Лусима хлопнула в ладоши, и в хижину вошли четверо мужчин. Взявшись за углы носилок, на которых лежал Маниоро, они вынесли его наружу, отнесли к растущему в центре загона дереву мукуйю и положили на землю в тени. Лусима, раздевшись по пояс, встала над сыном и, повернувшись к Леону, негромко сказала:

— Назад стрелу не вытащить — наконечник не пойдет, — значит, придется вытаскивать вперед. Рана созрела. Ты чувствуешь запах. И все же легко стрелу она не отдаст.

Одна из девушек принесла маленький нож с рукоятью из кости носорога, другая глиняный горшок с углями, который крутила над головой, чтобы угли не погасли. Когда Лусима взяла нож, вторая служанка поставила перед ней горшок. Несколько минут шаманка держала лезвие над огнем, пока оно раскалилось, потом опустила в горшок с жидкостью, запахом напоминавшей ту, которой накануне вечером смазывала Леону ноги. В горшке зашипело и забулькало.

С ножом в руке Лусима опустилась на корточки рядом с сыном. Ее примеру последовали и четверо мужчин, что принесли Маниоро из хижины; двое присели у головы больного, двое у ног. Лусима подняла голову, посмотрела на Леона и сказала:

— Вот что ты сделаешь… — Далее она подробно объяснила, чего ждет от него, и закончила такими словами: — Хотя ты и самый сильный из нас, тебе потребуется вся сила. У наконечника много зубьев, и они крепко ухватились за плоть Маниоро. — Она посмотрела Леону в глаза. — Ты понял, сын мой?

— Понял, Мама.

Лусима развязала кожаный мешочек, который носила на поясе, и достала моток тонкой белой бечевы.

— Это послужит тебе веревкой. — Она протянула Леону моток. — Я сплела ее сама из кишок леопарда. Тугая и прочная. Крепче нет ничего. — За бечевкой последовала толстая полоска слоновьей шкуры, которую Лусима положила сыну между зубов и закрепила, чтобы Маниоро не мог ее выплюнуть, коротким кетгутом из кишки импалы. — Чтобы не сломал зубы, когда боль станет невыносимой, — пояснила она.

Леон кивнул, хотя и понимал, что действительная причина предосторожности другая: Мама Лусима опасается, что сын закричит и тем самым навлечет на нее позор.

— Переверните его на спину, — распорядилась она, — но не потревожьте рану.

Быстрый переход