Майор Фредерик Снелл, командир 3-го батальона 1-го полка КАС, не соизволил оторваться от лежавшего перед ним документа, когда в его кабинет ввели под конвоем лейтенанта Леона Кортни.

Снелл был староват для занимаемой должности, хотя и успел повоевать в Судане против Махди и в Южной Африке против буров. Впрочем, ни в одной ни в другой кампании отличиться ему не довелось, и теперь майор со страхом ожидал отставки, к которой приближал его каждый прожитый день. На армейскую пенсию он мог позволить себе разве что скромный домишко в каком-нибудь Брайтоне или Борнмуте, чтобы провести там остаток дней с женой, которой уже перевалило за сорок. Свои лучшие годы Мэгги Снелл прожила в армейских казармах, в не самом полезном для здоровья тропическом климате, иссушившем ее кожу, испортившем характер и заточившем язычок.

Снелл был невелик ростом и невзрачен. Волосы, некогда ярко-рыжие, поблекли, выгорели и повыпали, оставив как напоминание о себе жиденькую белую бахрому вокруг веснушчатой плеши. Рот был широкий, но губы узкие. Круглые, бледно-голубые, навыкате, глаза оправдывали приклеившееся к нему прозвище — Фредди-Лягушонок.

Майор шумно, с причмоком, пососал забытую во рту трубку. На столе перед ним лежал исписанный от руки лист. Дойдя до конца, Снелл нахмурился, вынул трубку и постучал ею о стену, оставив на белой побелке желтую никотиновую кляксу. Трубка вернулась в рот, а внимание майора к первой странице документа. Еще раз, с показным вниманием, пройдясь взглядом по начальным строчкам, он аккуратно сложил бумаги и наконец-то поднял голову.

— Арестованный! Смирно! — гаркнул во всю глотку сержант Мфефе, командовавший конвойной командой.

Леон врезал стертые каблуки в цементный пол и вытянулся в полный рост.

Снелл смерил его презрительным взглядом. Лейтенанта Кортни арестовали тремя днями ранее, когда он самолично явился к главным воротам штаба, и с тех пор содержали в тюремном бараке — во исполнение приказа командира батальона. Ни переодеться, ни побриться ему не разрешили. Щеки и подбородок арестанта покрывала густая темная щетина, рубашка окончательно обтрепалась и почернела от грязи. Рукава отсутствовали, штанины жестоко пострадали от колючек. И все равно, даже в таком непрезентабельном виде и незавидном положении арестанта, лейтенант раздражал майора одним своим присутствием. И в лохмотьях Леон Кортни оставался высоким, могучим, и при этом от него исходило ощущение наивной самоуверенности. Супруга майора, крайне редко хвалившая кого-то или что-то, обронила как-то с грустью, что молодой Кортни изумительно хорош собой.

— С его появлением здесь не одно сердечко затрепетало, — поведала она мужу. — Это я тебе точно скажу.

«Что ж, — думал майор Снелл, с ненавистью и злобой глядя на арестанта, — больше они трепетать не будут — уж я об этом позабочусь!»

— Итак, Кортни, — молвил он наконец и постучал пальцем по бумагам, — на сей раз ты превзошел себя самого. Я прочитал твой рапорт, и ничего, кроме удивления, он у меня не вызвал.

— Так точно, сэр! — подал голос Леон.

— В такое невозможно поверить. — Снелл покачал головой. — Это слишком даже для такого, как ты. — Он вздохнул, скрывая за неодобрительной гримасой восторг победителя. Дождавшись мгновения триумфа — а ждать пришлось почти год, — майор желал насладиться им в полной мере. — Интересно, что скажет твой дядя, когда познакомится с этим весьма и весьма любопытным документом?

Дядя Леона, полковник Пенрод Баллантайн, был командиром полка. Намного моложе Снелла, он обошел его в служебной карьере по всем статьям. Майор понимал: еще до того, как его отправят в отставку, Баллантайна скорее всего произведут в генералы и поставят во главе дивизии в какой-нибудь приятной для жизни части империи.