«Холланд энд Холланд»

Производители ружей, винтовок и пистолетов

98, Нью-Бонд-стрит. Лондон.

Бережно и осторожно, как того и требовала почтенная марка, Леон собрал винтовку, вставил стволы, скрепил их с цевьем. Провел ладонью по смазанному маслом и гладкому как шелк ложу орехового дерева. Потом поднял ружье и прицелился в маленького геккона, повисшего головой вниз на дальней стене. Приклад идеально вошел в плечо. Мушка в прорези прицела накрыла голову ящерицы.

— Бац, бац — убит, — сказал Леон и рассмеялся — в первый раз после возвращения в батальон.

Он опустил ружье и прочитал выгравированную на стволах надпись. «Х&Х ройял. 470 нитро-экспресс». Внимание привлекла вставленная в приклад овальной формы инкрустация из чистого золота. Выгравированные на ней буквы обозначали первого владельца оружия: П. О'Х.

— Патрик О'Хирн, — прошептал лейтенант.

Великолепное оружие принадлежало погибшему мужу Верити. Он бережно положил ружье на подушку, взял конверт, прикрепленный к зеленому сукну с внутренней стороны крышки, отковырнул ногтем сургучную печать и достал два сложенных листка. Первый был датирован 29 августа 1909 года.

Тем, кого это может касаться. Ружье с серийным номером 1863 продано мною лейтенанту Леону Кортни, от которого получена в качестве оплаты полная и окончательная сумма, двадцать пять гиней. Подписано: Верити Эбигейл О'Хирн.

Составив этот документ, Верити сделала Леона законным владельцем оружия, и теперь уже никто не мог оспорить его право собственности. Он открыл второй конверт. Здесь никакой даты не было, и почерк, мелкий и неровный, мало напоминал тот, которым она написала расписку. Две чернильные кляксы подтверждали, что писалось письмо в спешке и сильном волнении.

Милый, милый Леон!

Когда ты возьмешь в руки это письмо, я буду на пути в Ирландию. Не хотела возвращаться, но выбора мне не оставили. В глубине души я понимаю, что тот, кто отсылает меня домой, прав и что так оно к лучшему. В следующем году мне исполнится тридцать, а тебе всего лишь девятнадцать, и ты всего лишь лейтенант. Уверена, когда-нибудь ты станешь генералом, твою грудь украсят медали, а имя будет овеяно славой, но я к тому времени превращусь в старуху. Мне нужно уезжать. Мой дар тебе — свидетельство моих чувств. Иди дальше и забудь меня. Ищи счастья где-нибудь еще. Я же удержу тебя в памяти так крепко, как держала когда-то в объятиях.

Вместо подписи — одна буква «В». Леон прерывисто вздохнул и, сдерживая подступившие к глазам слезы, стал перечитывать письмо. На последней строчке в дверь вежливо постучали.

— Кто там?

— Это я, эфенди.

— Минутку, Ишмаэль.

Леон поспешно вытер слезы тыльной стороной ладони, спрятал письмо под подушку и убрал ружье в футляр, а футляр задвинул под кровать.

— Входи же, возлюбленный Пророка, — крикнул он.

Ишмаэль, правоверный мусульманин и коренной суахили, вошел в комнату с цинковой ванной на голове.

— С возвращением вас, эфенди. Вы вернули солнце в мое сердце.

Поставив ванну на пол, он принялся наполнять ее горячей водой, которую брал из бака, стоящего на костре позади домика. Потом, чтобы не терять времени, пока кипяток будет остывать до приемлемой температуры, развернул простыню, накинул ее Леону на плечи и, вооружившись ножницами и щеткой, взялся на стрижку. Дело это было непростое, поскольку волосы на голове лейтенанта слиплись от пота и покрылись коркой пыли.