– Тебя и всех твоих людей осудили и лишили чести, – говорит трибун Марк Лициний.

    Я мотаю головой.

    – Осудили – да! Но чести нельзя лишить.

    Марк Лициний немного смущен.

    – Не прими за обиду, Хенеб-ка. Я подразумевал… ээ… юридический аспект данной процедуры. Она ведь регулирует связь между тобой и вашим владыкой. Не так ли?

    Римляне – большие законники. Их хлебом не корми, а дай порассуждать о jus utendi et abutendi, jus puniendi, jus occupationis и даже jus primae noctis. [54] Я не столь поднаторел в юриспруденции, и мысль Марка Лициния мне непонятна.

    – Регулирут связь? Что ты имеешь в виду?

    – То, что ты был связан присягой фараону. Но тебя и других изгнали из армии, лишили чести, а это аннулирует все обязательства перед Египтом и его правительством. Ты, Хенеб-ка, свободный человек, и твои люди тоже. Вы имеете право присягнуть на верность цезарю.

    Прокуратор благожелательно кивает, и даже на кислой морде казначея изображается одобрение.

    – Присягнуть можно, – говорю я. – Но какова цена вопроса?

    – Прежняя, и она тебе известна, мой драгоценный Хенеб-ка, – отвечает Юлий Нерон. – Ты получаешь римское гражданство и звание легата. Тысяча двести денариев в год.

    Воинские чины у римлян не совпадают с нашими: центурион выше теп-меджета, но ниже знаменосца, зато трибун повыше, ибо начальствует над когортой в четыре сотни бойцов. Легат же куда значительнее чезу, хоть еще не генерал. Легат – командир легиона, в котором десять когорт и вспомогательные службы. [55] Амон видит, мне оказали почет! Не говоря уж о денариях – если пересчитать на пиастры, будет втрое больше жалованья чезу. Наш фараон Джо-Джо велик и справедлив, но не очень щедр.

    Хорошие условия, но я решаю поторговаться. Хотя бы потому, что тех, кто не торгуется, римляне не уважают.

    – Прежде я был один, а теперь со мной девяносто пять бойцов. – Столько нас осталось после сражения при Ифорасе. – Я их сюда привел, и – клянусь Маат! – это было нелегко! Люди отборные, ветераны-менфит, все испытаны в боях. Рукой махнут, будет улица, отмахнутся – переулочек!

    Казначей, переглянувшись с прокуратором, сообщает:

    – За каждого получишь двадцать денариев.

    – Это смешно, почтенный Крысс!

    – Красс, – поправляет он. – С твоего разрешения, Красс Домициан Вольпурний. Двадцать пять, отважный чезу.

    – Маловато. Карфаген заплатит больше.

    При упоминании Карфагена их физиономии вытягиваются. Юлий Нерон нервно чешет в затылке и говорит:

    – Карфаген – это империя зла. Тридцать пять!

    – Пятьдесят! Вот мое последнее слово. Клянусь мумией родителя!

    – Но, дорогой Хенеб-ка…

    – Пятьдесят!

    Марк Лициний отворачивается, пряча усмешку. Он на моей стороне. Солдатское братство нерушимо… Кроме того, он рассчитывает попасть в мой легион и выбраться из Цезарии, ибо честолюбивому воину искать тут нечего. Кстати, должность старшего трибуна и моего заместителя еще вакантна.

    Прокуратор вздыхает.

    – Ладно, пятьдесят за голову.