Алик засмеялся:

— Это значит, что тебя нет.

— Наконец-то! — И Василий тоже засмеялся. — Но, слава Богу, в земном-то зеркале я есть! И еще неизвестно, есть ли в нем ты! Так, смутная тень какая-то в рваных кроссовках. А я надену смокинг, повяжу черную бабочку и отражусь в нем в полном своем великолепии… — Василий улыбнулся самодовольно и спросил неожиданно: — У тебя смокинг есть?

Алик пожал плечами:

— А зачем?

— Действительно, зачем он тебе? — Василий повернулся к пьедесталу. — Там ты отражаешься и без смокинга. Там он тебе не нужен. — Василий махнул рукой куда-то вверх и закончил неожиданно зло: — Так иди туда, иди!

Алик посмотрел вверх, в желтеющие кроны. На верхних ветках уже рассаживались на ночь вороны. Василий засмеялся презрительно:

— Не хочешь? Марина-то здесь пока. Правда?

Они снова сели на низенькую скамеечку у пьедестала. Алик достал пачку сигарет. Взял сигарету. И Василий взял. Покрутил ее в пальцах. Понюхал у середины. И с отвращением отбросил в сторону:

— Пакость! Как я курил раньше? Даже не верится. — Он устроился поудобнее. Сложил руки на груди. — Давай подведем итог нашего любопытного эксперимента. Мы сейчас наглядно убедились, что человек существует в двух мирах. Реальном, земном, и в другом…

Алик с уважением поглядел на черную кладбищенскую колонну:

— Слушай, этот чернокнижник — гений. Он еще в прошлом веке придумал за-ме-ча-тель-ный прибор. Простейший, правда. Но все гениальное просто.

— Не отвлекайся! — строго перебил его Василий. — Итак. Мы с тобой убедились, что человек существует в двух мирах. Это, так сказать, in absolute. К счастью, мы с тобой оба калеки. Я отражаюсь только в земном зеркале, а ты только в этом…

— Ну почему же? — улыбнулся Алик. — Я не только в этом.

— Да?! — очень рассердился Василий. — А кто ты есть в земном зеркале? Без денег, без смокинга? Тень! Ни-кто!

Алик щелкнул зажигалкой, прикурил.

— Ну, если деньги и смокинг — критерий реальности, тогда конечно.

Василий крепко обнял его за плечи:

— Не обижайся. Я ведь тоже тень. В твоем мире. Когда ты от колонны отошел, какая-то голубая искорка дрожала. Искорка всего. А раньше у меня такой же точно свет был, как у тебя. Может, не такой яркий. Но был. Тогда, в ноябре… Когда меня в первый раз расстреливали. Я же первый, кто этот, как ты говоришь, прибор открыл! Я приходил сюда часто. В день смерти отца голубой столбик сиял. Даже ночью сиял. А в прошлом году приехал из Штатов — ничего! Я и так подходил, и этак. Нету! Потерял я куда-то свой свет.

— Бывает, — успокоил его Алик.

— Знаю, — согласился быстро Василий, — я сразу из «Астории» Никите позвонил. Ну, этому твоему полковнику. Знал, чем он занимается…

— Откуда ты Никиту знаешь?

— Мы же однокурсники. Вместе учились на факультете морских приборов. Никита из той компании, что меня расстреляла во второй раз! Он вину свою до сих пор чувствует. Жизнь — коварная штука! Расстреляли меня на комсомольском собрании за отца-чекиста. А Никита сам чекистом стал. Полковником. Вот так! — Василий отбросил от себя струйку дыма от сигареты Алика. — Привел я Никиту сюда, на кладбище. Тот же эксперимент показал. Он больше самим прибором заинтересовался. Профи. Ходил вокруг колонны. Щелкал языком. Башкой крутил. А мне сказал, что у меня что-то с полем. Надо мое поле откорректировать. Тогда я впервые в вашу лабораторию попал. Тебя еще там не было. Только что из полета второй АЛ вернулся. Видел я его тогда. Страшное было зрелище.

— Его сбили. У тебя совсем другое.

— Знаю. Никита откорректировал мне поле.