А скуластые всадники потрошили содержимое сундуков, ящиков, чемоданов. Вокруг на земле лежали груды белья, обмундирования, обуви.

Некоторым обозным удалось бежать, но за ними пустились в погоню.

Стараясь угомонить пришедших в раж подчиненных, Балатуков носился от повозки к повозке, хлеща плетью направо и налево.

— За мной, шайтан тебя бери! — кричал он. — Секир-башка делай!

А остальные полки растекались по дороге и шли вперед.

Семен Розин скакал в гуще всадников. Справа и несколько впереди вдруг ослепительно сверкнуло, потом взметнулось огненно-рыжее пламя, его толкнуло в грудь и вырвало, из седла. Падая, он увидел клочок голубого, словно вымытого неба с пухлым белым облачком. А когда вскочил, почувствовал на лице что-то горячее и липкое.

— Семе-ен! Семе-ен! — услышал он голос.

Оглянулся: правее лежала с распоротым брюхом лошадь, рядом он увидел неестественно бледное, без кровинки лицо. В первый миг даже не узнал, кто это.

— По-мо-оги-и…

Семен шагнул к лежащему.

— Но-огу-у! — выдохнул раненый, силясь выбраться из-под коня.

— Это ты, Хроменков? Сейчас… — Он попробовал помочь, но раненый от боли вскрикнул.

— Терпи, терпи… Я сейчас.

На глаза попалась переломанная пика урядника. Он быстро подсунул ее под тело лошади и, напрягшись, приподнял.

— Ну-у… Вытаскивай!

Хроменко заерзал, уперся руками о землю, лицо его покрылось холодной испариной.

— Давай, Астап, быстрей!.. Кабы не угодить…

Прямо на них шел строй пехоты. Раненый Семен Розин помог уряднику взобраться на свою лошадь и, слыша над головой посвист неприятельских пуль, заспешил вслед за ушедшим полком…

Наполеон стоял на Шевардинском холме, набросив на плечи шинель. Чувствовал он себя преотвратительно. Ночь провел неспокойно: давала знать простуда, но еще больше волнение за предстоящее сражение. Несколько раз он вставал, выходил из палатки, смотрел в сторону русской армии: не ушла ли? Его не покидало предчувствие, что «старая лиса» Кутузов наверняка готовит хитрость, которая спутает все его карты. Но нет, костры за Колочей горели, русская армия оставалась на месте, и генеральное сражение, которого он так жаждал, должно с утра произойти.

Он вспомнил декабрьский день 1793 года, первое сражение, с которого начался взлет его карьеры…

Тогда сеял холодный дождь, дул острый порывистый ветер. В подступавших сумерках маячили корабли английской эскадры, поддерживавшие мятежных сторонников свергнутого короля. Вот уже какую неделю республиканская армия пыталась приступом взять Тулон, где засели приверженцы Бурбонов, и все безуспешно. Участвовавший в осаде Бонапарт никак не разделял план осады, у него был свой план, совсем отличный. Его непременно нужно предложить.

Завернувшись в плащ, не очень уверенный на встречу, он направился к командующему республиканскими войсками.

— Кто такой? Что нужно? — остановили его.

— Есть важное дело.

— Какое? Выкладывай!

— Не могу. Скажу только генералу Карто.

Сорокадвухлетний командующий, в недалеком прошлом лихой драгун, смотрел холодно, с недоверием. От ветра хлопало полотнище палатки, мигала подвешенная лампа.

— Сир, — обратился Бонапарт к командующему, — я пришел предложить свой план овладения городом. Если вы его примите, через неделю Тулон будет у ваших ног.