— Спасибо… — ответил он, хотя, конечно вдруг почувствовал, что уязвлен, но не этим, а тем, что всё‑таки до самого конца надеялся, что Грибакин со своим бронепоездом поможет ему. Всё‑таки бронепоезд — это сила: и танки на нём, и орудия, и крупнокалиберные пулемёты. Такому монстру никакой город не страшен, даже с мифическими теневыми людьми. Но, видать, за полтора года Грибакин дюже соскучился по цивилизации. Его тоже можно понять: трудно жить без надежды. Теперь ему не терпится пробежать на север, посмотреть, какая она — эта надежда. Стоит ли за неё цепляться? А потом, может, вернётся.

Мыслил он, однако, понятиями землянина, хотя уже мог убедиться, что никакие танки, никакие пушки не сладят с лоферами, то бишь с танкетками Комолодуна.

Накануне Берзалов дал генерал — майору позывные и частоты, на которых можно было связаться со штабом бригады.

— Всё! Расскажите там нашим обо всём… — Берзалов открыл дверь, оглядываясь на генерала и, чтобы не разводить антимонию, прыгнул на гравий, с расстройства задев прикладом автомата за высокую ступеньку. Даже разгрузка с амуницией, к которой он уже привык, как к собственной коже, на этот раз показалась ему тяжеленной и неудобной.

Бронепоезд имени Саддама Хусейна ещё тихонько катился. Вот он тяжело вздрогнул, гремя сцепками, и где‑то в конце, перед мостом раздались возбужденные голоса: капитан Русаков руководил спуском бронетранспортёра с платформы. Там весело лаял Сэр, а потом внезапно тихо зазвучала музыка. Откуда музыка? — удивился Берзалов. На какое‑то мгновение ему показалось, что не было никакой войны, а он всего лишь застрял на ночной станции, где‑нибудь под Вологдой, где ночью вот так же гремят составы, сонные пассажиры спят в неудобных креслах, а где‑то в ресторане тихо играет венский вальс. Можно было пойти, сесть в тепле и уюте, выпить граммов двести коньяка и отвести душу. Была у него такая привычка — старая армейская привычка, которой он изменял только на спортивных сборах. Потом он покосился на луну — череп, и всё вернулось на своё место.

— Архипов! — крикнул Берзалов.

— Я здесь, товарищ старший лейтенант, — словно эхо, отозвался Архипов и вынырнул из темноты, как тень волка.

— За мной!

Не надо ни на кого надеяться, понял Берзалов, а надо было действовать без оглядки. Самым очевидным было то, что старший прапорщик Гаврилов не успел пройти квантор, вернулся по эту сторону моста и дожидаться, как было оговорено заранее, а бронепоезд со славным, но чужим русскому уху именем «Саддам Хусейн», должно быть, напугал его. Вот он и спрятался в кусты. Хорошо хоть не стреляет, с умилением думал Берзалов, а ведь может врезать со всей дури, может, но не будет, на то он и пограничник.

— Федор Дмитриевич… — осторожно произнёс в микрофон Берзалов, — это мы, узнали? Не стреляйте. Я сейчас выйду с другой стороны состава.

Он обошёл тепловоз и, светя фонариком, стал вглядываться, как ему показалось, в бесконечное ночное пространство, раскинувшееся перед ним. На западе и юге привычно сверкали зарницы, там же в чёрном небе плыли ещё более чёрные тучи. А здесь было сухо, и хотя звезды горели ярче обычного, луна — череп всё‑таки затмевала их.

Берзалов выстрелил двумя красными и одной зелёной ракетой. Они долго горели, плывя на парашютах, и ветер постепенно унёс их за лес к реке.

— Никого… — сказал Архипов, который тоже светил фонариком и по станционным зданиям и кустам.

Берзалов очень захотелось выругаться, так захотелось, что он скрипнул зубами.

— Капитан… — позвал он.

— Мы почти сгрузились, — вежливо доложил Русаков.