Злился он на Русакова, а за что, сам не понимал. Не любил он людей, которые шарахаются из угла в угол, хотя, конечно, если у тебя была такая женщина, как Зинаида, то ты её не сразу забудешь.

— Я даже больше могу сказать, — угрюмо заметил капитан Русаков.

— Ну, например? — в тон ему спросил Берзалов.

— А вот, пожалуйста…

Они как раз перемахнули через гребень склона, и Берзалов увидел десятки «абрамсов» и «бредли» и понял, что ошибся, что в долине за его спиной вовсе не кучи мусора, а заросшая травой та же самая американская техника. Вот где они прятались, подумал он, и вот, где их грохнули всех скопом, и вопросительно оглянулся на Русакова, совсем забыв о том, что раз есть подбитые «абрамсы» и «бредли», то где‑то рядом обязательно должны быть лоферы с утиными клювами.

— Здесь спуск, — сказал Русаков, не особенно маскируясь.

— Пригни голову, — сказал Берзалов, хотя глупо было пригибать, если ты и так на виду у всей долины.

Он обнаружил непонятные бронеколпаки, а за ними — площадку, на которую вела лестница, и понял, что это пост корректировщика огня. Не удержался — поднялся на десяток ступенек и через узкие прорези бронеколпака разглядел долину и реку, которые были, как на ладони. Где‑то там, вдалеке, что‑то шевелилось.

Гуча сидел на этой площадке, свесив ноги и беспечно болтал ими, как школьник.

— Не страшно? — словно между делом, однако, с каплей яда спросил Берзалов.

Он ещё не понял, что здесь никого нет, но по привычке думал, что это ловушка. А ещё он обратил внимание, что металлическая площадка и камни были покрыты мелкой, как мука, «зелёной пылью», той самой смертоносной, от которой пол — экипажа у генерал — майора Грибакина «сгорело».

— Не — а-а… — весело, как на свадьбе, ответил Гуча. — Бура вот вспоминаю. «Не ходил бы ты, Андрюша, на войну», — говорила мне мама, а я, дурак, не послушался.

— Ну — у-у, Буру, считай, уже повезло, — заметил Русаков.

Берзалов только заскрипел зубами: я, конечно, тоже очерствел, но не до такой же степени, решил он, а капитан не имеет морального права обсуждать кого‑либо из экипажа. Не в том он положении, чтобы нас, бывалых разведчиков, сравнивать с аэродромными бездельниками и летунами.

Вдруг, когда они начали спускались по лестнице вниз, капитан Русаков завёл старую пластинку:

— Я не верю в Комолодун!

Какое мне дело, неприязненно подумал Берзалов. Надо вести разведку, а не трепаться.

— Это ты его выдумал!

— Чего?.. — с пренебрежением спросил Берзалов, невольно глядя снизу вверх, но не обнаруживая ничего, кроме подмёток капитана.

— Что, по — твоему, я фантазер?

— А то кто? Нет здесь ничего, — сказал Русаков. — Даже пыль мёртвая.

Должно быть, ему не терпится убраться отсюда подобру — поздорову, разозлился Берзалов. Даже стало интересно, как далеко зайдёт капитан в отрицании очевидного.

— А манкурты?.. — без всякой надежды напомнил он.

Лестница была старой и ржавой и нещадно скрипела.

— Это ты хотел, чтобы они так сказали, — поведал Русаков, даже не моргнув глазом.

— Капитан, у тебя с логикой всё в порядке?

— Вполне.

— Что‑то незаметно.

— Осторожно! — напомнил Гуча, и Берзалов спрыгнул на землю рядом с туннелем.

Вокруг всё было покрыто «зелёной пылью». Для того чтобы расширить ущелье, стены взрывали, а площадку выравнивали, но так и не довели до ума, оставили ямы и канавы, которые за долгие годы поросли кустарником и деревьями.