Через полчаса они без особых приключений перебрались на правый берег, отошли вглубь под тень лесов, выслали разведку. И оказалось, что правый берег на глубину трёх и на расстоянии пяти километров обе стороны пустынен, как Марс после бурана. Нашли только сбитый истребитель Миг-31. Видать, на последнем рубеже перехватывал крылатые ракеты, подумал Берзалов. Дальше по карте через десять квадратов значился посёлок Железнодорожный, и Берзалов, вопреки своим убеждениям, приказал двигать туда. Появилось у него это чувство правильности выбора. Долго где‑то плутало. А здесь возьми да выскочи, как чёрт из табакерки. Может, кабаны помогли? Да и Спас подсказал: «Станция, придурок». Ага, даже не обиделся Берзалов. Что‑то должно было произойти. Впрочем, на Спаса он не очень полагался и прислушивался к нему исключительно из‑за страха попасть в очередную западню.

* * *

В шестнадцать ноль — ноль они их увидели.

Уже заметно холодало, и солнце на зловещем небе присело за лес по правую руку, когда на экране тепловизора чётко и ясно возникли, словно из ниоткуда, человеческие фигуры в оранжевом ореоле, рядом — ещё одна, потом — костёр и палатки. СУО тут же идентифицировала цель, обозначила её красной мигающей «галкой» под номером тринадцать, что означало опасность высшей степени.

— Роман Георгиевич, видите?.. — спросил Гаврилов.

— Вижу… — ответил Берзалов напряжённым голосом, вглядываясь в экран СУО: фигуры появились и пропали, потому что бронетранспортёр опустился ниже уровня железнодорожного полотна. Правда, СУО ещё некоторое время рисовала то, чего не видела. Но уже было понятно, что там, за полотном, у костра сидело не менее трёх человек.

Что ему нравилось в прапорщике — так это собранность, которую он демонстрировал в любое время суток, казалось, подними его в три часа ночи, и он отбарабанит тебе, где противник и что надо делать — наступать или убегать — золото, а не человек. Как будто для Гаврилова не существовало в жизни никаких отвлекающих факторов и моментов, а главное — настроение у прапорщика всегда было ровное и спокойное, словно он загодя напился брома. Единственный недостаток — полное отсутствие юмора. Берзалов вспомнил о его погибшей семье, подумал о своём горе и ему стало стыдно. Посмотрим, каким ты будешь в сорок пять лет, подумал он. Наверное, гораздо хуже, и с юмором у тебя будет туго.

Они как раз двигались по просёлку. Справа их прикрывал смешанный лес, который к вечеру сделался угрюмым и настороженным, оттуда тянуло запахом грибов и прели, а справа то и дело мелькали нежилые дома — без окон и дверей, как будто кто‑то нарочно ходил и бил всё, что можно было разбить. Впрочем, Гаврилов внёс ясность, сообщив, что скорее всего, это действие ударной волны, а не массовый психоз населения. Иногда виднелись свежие пепелища, искорёженные или просто брошенные грузовики, тупо смотрящие радиаторами в радиоактивную траву, и автомобильные шины, шины, шины — везде, куда только дотягивался взгляд, а ещё — бочки, бочки, бочки из‑под горючего, и это тоже было более чем явным признаком человека.

— Я удивляюсь, — сказал Гаврилов, — радиация‑то приличная, а люди живут… Какие‑то дурилки картонные!

— Ну да… — согласился Берзалов, — а за рекой почти что чистое место. Только они этого, похоже, не знают. А может, это не люди?..

— «Дубы», — уверенно сказал Гаврилов. — Больше некому.

И Берзалов представил, как он достает из пачки сигарету, чтобы спокойно и вальяжно закурить. Завидовал он его выдержке. Не умел он ещё подавлять в себе чувства и страдал от этого.

— А если не «дубы»?

— А кто еще?.. — простодушно удивился Гаврилов.