— Чё — ё-рт их знает… — задумчиво согласился Гаврилов, — хотя насчёт еды и тёлок сильно сомневаюсь. Дурилки они картонные. Кто бы им позволил власть захватывать на сопредельных территориях? — и сам же ответил: — Никто! А вот насчёт квантора надо подумать. Дело это серьёзное. Вроде бы шуточки и хаханьки, а ведь лезем в пасть волку. Крепко думать надо. Изведанными путями проще… и привычнее… — Он загадочно косился на Берзалова и ждал, что тот скажет.

Я и сам боюсь, подумал Берзалов, испытывая однако злорадство по отношению к Гаврилову: значит, и ты слаб точно так же, как и я. Но это было слабым утешением.

— Так ведь шли же?.. — в унисон сомнениям напомнил он. — Шли и не дошли. Два раза по земле и три раза по воздуху? И что теперь прикажете делать?

— Ну?.. — вопросительно уставился на него Гаврилов, словно Берзалов должен был окончательно сформулировать концепцию проникновения во вражескую область, хотя до Харькова было ещё километров двести с гаком.

Трудно было определить степень риска при таких скудных исходных данных. Приходилось кивать на русский авось, который, как известно, был очень рисковым, но вроде как осознанным выбором. Мол, выбрали русский авось, пошли и пропали героями. Но ведь могло быть и наоборот: рискнули и выиграли тоже героями. А победителей, как известно, не судят, за риск не журят и с горчицей не кушают. Победителей носят на руках, поят коньяком — спиртом и награждают орденами и медалями.

— Если я погибну, то вы, Роман Георгиевич, — вдруг сказал Гаврилов, — сможете завершить разведку. А если вы погибнете, то это под большим вопросом, — и сокрушённо покачал головой, как будто Берзалов уже погиб, а Гаврилов оплакивает и водку пьёт.

— Справитесь, справитесь, — не уступал ему Берзалов, хотя чуть — чуть сомневался из‑за ревности к делу, ибо считал себя лучшим из лучших и разумеется, самым — самым везучим. А в таком деле везучесть — главный аргумент. Но ведь об этом же вслух не заявишь? Не заявишь. Глупо и самонадеянно. Такие мысли надо держать при себе. Нескромные это мысли и в любой момент могут обратиться твоей слабостью.

И, конечно, они поспорили. Старший прапорщик не сомневался в его храбрости, но хотел для пользы дела пожертвовать собой. Я своё уже пожил, словно говорил он всем своим видом, а вам пацанам жить и жить. Так что не мешай мне, товарищ старший лейтенант, без пяти минут капитан, дай исполнить свой долг. Может, другого шанса и не выпадет. Не хочу умереть внезапно от шальной пули или от простуды. Пусть это будет осознанный, преднамеренный шаг. А с почестями мы потом разберёмся. Да и какие почести у военных? Разве что залп над могилой? Да и то её, этой могилы, может и не быть. Вон как всё перевернулось. Миллионы лежат в сырой земле, не оплаканные и не известные, а мы здесь славу делим. Глупо!

Берзалов же подозревал, что Гаврилов видит его насквозь: его трусость, сомнения, нерешительность, и запаниковал, а в следующую минуту понял: хитрый прапорщик использует этот факт в своих целях. Хотя цель и была направлена исключительно на благое дело. Конечно же, Берзалов не мог согласиться, чтобы им манипулировали исподволь. Поэтому он не уступал пальму первенства:

— Пойду я!

— Дурилка я картонная! — вдруг воскликнул Гаврилов. — Одного не учёл, вам ведь больше поверят, чем мне, если что…

— Что если что?.. — с подозрением спросил Берзалов.

— Ну если… я погибну…

Белый шрам под ухом побелел у прапорщика ещё больше.

— В смысле?..

— Ну что не испугался… не сбежал… не предал… не ушёл…

— Куда — а-а?.