Трухлявые ступеньки чуть не лопались под ногами. Я рывком подскочил к двери, за которой захлёбывалась воплем женщина, и вломился, судорожно отыскивая на поясе несуществующий кинжал.

В комнате горела единственная свечка. Шлюха стояла на кровати в чём мать родила. Стояла, чуть не упираясь затылком в низкий потолок, и вопила, прижимая ладони к нагой груди. С первого взгляда мне показалось, что в комнате больше никого нет, но женщина смотрела вниз, в угол, я ожидал увидеть там, что угодно, хоть и вставший на членистые лапы прикроватный коврик…

Стоило только повыше поднять свечку.

Он лежал на спине, белки глаз отсвечивали красным. Из-под затылка чёрной тарелкой расползалось круглое пятно крови.

— А-а-а, — выла женщина, забыв о своей наготе и не смущаясь толпы, завалившейся в комнату вслед за мной. — А-а-а… Голова-а…

Я склонился над умирающим — а старикашка умирал, окровавленный рот подёргивался в предсмертной судороге, будто желая сказать мне что-то важное, исключительно важное, стоящее предсмертного усилия. Я прекрасно понимал, что ничего он не скажет, — ещё секунда… другая…

Старичок мучительно испустил дух. Женщине за моей спиной грубо велели заткнуться.

Я поднёс свечку к остановившемуся лицу. Так близко, что ещё мгновение — затрещала бы седая всклокоченная борода.

Старик приколочен был к полу. Падая навзничь, он напоролся затылком на огромный, кривой, торчащий из пола гвоздь.

Утром я был далеко.

Что мне до путаных объяснений хозяина — умывальник, мол, стоял, приколоченный к полу, а потом унесли, а гвоздя не заметили?

Что мне до всхлипываний шлюхи — она, мол, не успела ничего проверить, старик как нацелился на кровать, так и поскользнулся на собственной пряжке?

И хозяину было всё ясно, не зря он зябко ёжился и втягивал голову в плечи.

И шлюхе всё было ясно тоже — не зря она так рыдала, позволяя слезам вымывать дорожки на лице и свободно скапывать с подбородка.

«Ты, Кох, поплатишься скоро и страшно. Сердце твоё выгнило, плесень осталась да картонная видимость; смерть тебе лютая в двадцать четыре часа…»

Прощай, убийца Кох.

Двадцать четыре часа миновало.

Один день из трёхсот шестидесяти пяти.

И встающее над лесом солнце показалось мне похожим на огромные, поднимающиеся над миром песочные часы.

Глава 2

Молодая женщина сидела на широком подоконнике, обняв руками колени. Девчоночья поза была ей удобна и привычна; ничуть не заботясь о том, как её легкомыслие может быть воспринято со стороны, женщина смотрела за окно — туда, где грохотали по булыжной мостовой пузатые кареты, расхаживали уличные торговцы, прогуливались богатые горожане и стайками носились чумазые дети.

По ту сторону стекла опустилась на подоконник оранжевая с чёрным бабочка. Женщина невольно задержала дыхание; казалось, с крыльев бабочки пристально глядят два чёрных недобрых глаза.

— Это «глаз мага», — сказала женщина вслух, хоть в комнате не было никого, кто услышал бы и ответил.

Некоторое время бабочка сидела, подрагивая крыльями, потом сорвалась и полетела — трепещущий оранжевый огонёк.

Женщина вздрогнула, будто о чём-то вспомнив. Соскользнула с подоконника; дверь не стала дожидаться, пока она коснётся ручки. Дверь распахнулась сама собой, в комнату без приглашения шагнула девочка или, скорее, девушка, потому что вошедшей было пятнадцать лет, тело её понемногу обретало подобающие формы, но лицо оставалось вызывающе подростковым, угреватым, некрасивым и дерзким.

— Ты была в моей комнате? — спросила девушка вместо приветствия.

— Я принесла тебе книжки, — отозвалась женщина с подчёркнутым спокойствием.