Ладно, как бы то ни было, нужно вылезать из палатки. Пора спасать лицо, то бишь приносить Жанне извинения и заверения, что подобное свинство больше не повторится.

Жанна сидела у костра и расчесывала влажные волосы — видно, успела вымыть голову. С распущенными волосами она выглядела гораздо менее строгой, чем с пучком на затылке. И более юной. Если раньше Джокер полагал, что ей не меньше сорока, то теперь не дал бы и тридцати пяти.

— Доброе утро! Как мне, мерзкому гаду, бросившему прекрасную донну на произвол судьбы, вымолить себе прощение? Хотите, поползаю перед вами на брюхе?

— Не хочу, — сухо ответила Жанна, лица которой почти не было видно за каскадом густых волос. — Помнится, один такой гад поползал как-то на брюхе перед Евой. Ни к чему хорошему это не привело. Но я не отказалась бы от завтрака и чашечки кофе.

— Уже бегу! — весело крикнул Джокер.

Когда завтрак был готов, Жанна разбудила Мадонну. То ли со сна, то ли по какой-то иной причине, но игривое настроение союзников девице не понравилось, и она быстро изменила атмосферу одним-единственным вопросом:

— Интересно, кого-нибудь сегодня ночью замочили?

— Не думаю, — сказала Жанна, к которой тут же вернулась сдержанность. — Если бы это было так, выжившему вряд ли захотелось бы дожидаться судебного заседания в одиночестве. Он пришел бы сюда.

— Она, — поправила Мадонна. — Зуб даю, киллерша — скромница Соня. Это она пришила того надутого болвана, ну, как его… Степаныча.

— Слушай, твоя неприязнь к малышке, конечно, сильный довод, — раздраженно произнес Джокер, раздосадованный тем, что ему испортили утро. — Но меня он не совсем убеждает.

Мадонна промолчала, лишь обиженно поджала губы.

Когда они пришли наверх, к общему лагерю, Василий при виде их расплылся в улыбке, чем немало удивил и даже тронул Джокера, привыкшего к всегдашней невозмутимости спикера.

— Рад, что ночь прошла благополучно, — сказал тот и посмотрел на часы. — До назначенного начала заседания еще сорок минут, но, полагаю, мы уже сейчас можем договориться, что оно будет чисто формальным. Поскольку жертв не прибавилось, судить нам как будто некого.

— Минуточку! — вскинулась Мадонна. — Как это некого? По правилам, мы не можем судить двоих за одно убийство, но у нас-то их два! Имеем полное право разобраться со вторым киллером.

— Право мы, конечно, имеем, — согласился Василий. — Но на что оно нам, если нет новых данных? Или есть? На кого-то из вас ночью покушались? Вы нашли какие-нибудь улики?

— Что ты нам мозги полоскаешь! — заверещала Мадонна. — Данные ему подавай, улики! Ведь как свет божий ясно, что, кроме нее, некому было индюка Степаныча замочить. Еремей этот звезданутый чуть не затемно сюда приперся, остальные шли по двое, по трое, а Степаныча по пути сюда порешили. Он, конечно, был придурком, но не безбашенным, чтобы по ночам по лесу шляться.

Ко всеобщему удивлению, Соня решила постоять за себя.

— Твои выводы притянуты за уши, — заявила она с непонятно откуда взявшимся самообладанием. — Во-первых, нет оснований считать, что Виктор Степанович не разгуливал ночью. Накануне вечером он пил. Мы, — она кивнула на Жанну, потом слегка повернула голову к Василию, — видели его, когда обследовали остров.

А пьяные, как известно, способны на самые безрассудные поступки. Во-вторых, его могли убить и до наступления темноты…

— Ага, щас! — нахально перебила ее Мадонна. — Откуда киллеру было знать, что мужик напьется и пойдет гулять? И не куда-то там, а по тропе к лагерю.