– Я слышал краем уха, – сообщил Нифонтов, – что в правительстве собираются пересматривать размеры пенсий для ликвидаторов.

– Да? Понятия не имею.

– И все‑таки... Ради чего это все накапано? Есть связь с нашей темой или другими делами? Какими? Зачем?

Голубков задумался. Потом нерешительно сказал:

– Есть одно рабочее соображение... Ты помнишь... Чтобы выманить Пилигрима, мы через ФСБ устроили для чеченцев утечку фальшивой объективки о группе Пастуха.

– Да, конечно, помню. Что‑то там о перерождении и рвачестве. Она ведь тогда и сработала как приманка, та объективка. Ну что в этой связи?

– Просто, несколько я могу судить, – Голубков умолк, прикидывая формулировку: то, что вырисовывалось, ему очень не нравилось, – эта объективка – единственный вышедший от нас документ, в котором моя и его фамилии присутствуют одновременно. И кто может гарантировать, что Пилигрим не поделился этой дезой с кем‑то еще, кроме чеченцев? Никто не может. Но если тот документ всплывет вкупе с этой вот заметкой, то получается, что Пастух по моему заданию что‑то затевает в Грузии. Причем заодно с теми грузинами, которые прячутся от Шеварднадзе в Москве!

Это полностью совпадало с тем, что думал сам Никифоров, но генерал‑лейтенант предпочел воспользоваться правом начальника задавать вопросы, когда ни у кого нет готового решения:

– И что ты предлагаешь?

– Что я могу предложить, если я об этом только что узнал?.. А что, если нам посодействовать публикации этой заметки? И поскорее?

– Ты хочешь сделать вид, что мы ни о чем не подозреваем, и дать им возможность продолжать? – Нифонтов был явно не в восторге от этого предложения, уже хотя бы потому, что ему предстояло вслед за благодарностью резиденту, сумевшему предотвратить провокационную публикацию, сразу же давать команду о содействии этой самой провокации. – Ты все прикинул? И тот скандал, который разразится, если это перепечатают в Грузии? Не заиграемся?

– Можем, конечно, и заиграться, – согласился Голубков. – Но в случае скандала у нас будет возможность для опровержения – раз. А во‑вторых, как еще можно обнаружить того, кто приготовил этот удар, если не приоткрыться?

– Тебе легко говорить – приоткрыться! А ты представляешь, как я буду выглядеть, когда все это придется объяснять наверху?

Но, хорошо зная Нифонтова, Голубков сразу понял, что последний пассаж – риторический. Начальство вообще любит, когда поставленный ими вопрос из сферы их компетенции ставит хуже информированных подчиненных в тупик.

– Впрочем, выкручусь, – посоображав, признал начальник УПСМ.

Предоставлю куратору самому выбирать, что это – нечаянная откровенность в духе ельцинской неприязни к Шеварднадзе или намеренная утечка, дабы просечь расклад. Лады. А что думаешь предпринять в первую очередь ты?

– Съезжу к Пастуху. Пусть присмотрятся ребята. Если и возле них идет возня, можно напрячь их, чтобы конкретизировали след. Они сейчас охранным бизнесом занялись, так что могут сразу и не распознать, что их втягивают в провокацию...

– Этого мало. Обрати внимание на тост. – Генерал забрал у Голубкова заметку с переводом и прочел:

– «За братство русских и грузин, живущих в Москве...» Это что? Явный намек на то, что мы покровительствуем тем, кого Шеварднадзе просит ему выдать. А в чем он их обвиняет, помнишь?

– В подготовке переворота и покушения.

– Вот именно. Значит что?

Голубков опять промолчал. При всем его немалом опыте ему еще не приходилось быть обвиняемым в подготовке покушения на президента соседней державы.