Обедали мы врозь: рядовой состав, то есть подчиненные вроде меня, – в большой комнате бункера, за тем столом, где карту города рассматривали, а начальство – Чапай с Катком и еще один подполковник‑летчик – в маленькой комнате. Рядом с той, где я очнулся. Там же и все оружие хранилось до поры.

Внешне я продолжал выглядеть не очень. Поэтому, похлебав борщеца, решил, что самый момент попробовать внести здоровую ревность в сплоченный совместными трудами коллектив.

– Слышь, Чубчик, – позвал я тихонько. – А у тебя ее фотка есть?

– Ну! – ответил он, дожевывая.

– Покажи, а?

– Зачем?

– У меня‑то нет, – пожаловался я. И это его растопило. Уж так ему стало жалко меня, обделенного, что он достал и показал мне снимок Девки, не выпуская, впрочем, из рук.

Я, естественно, понадеялся, что остальные отреагируют. Но такой реакции я не ожидал. Каждый достал свой снимок и, молитвенно жуя, уставился в него чуть ли не со слезами.

Никакой ревности, никакой драки.

– Лар, – позвал я сидевшую справа от меня Курбанову. – А тебе ничего, что у них тоже ее снимки?

– Кура, – дисциплинированно поправила она меня. – Называй по позывному. Марина сказала, чтобы мы их слушались, как ее.

– Понял, виноват. Кура, – поправился я. – Но разве не обидно, что она и с мужиками ну... Это?

– Это ее дело, – вздохнула Лариса. – Лишь бы она была счастлива.

– Ты ее любишь? – вырвалось у меня. Лариса мечтательно улыбнулась:

– Больше жизни.

И остальные тут же присоединились, вознося восторженную «молитву» за здравие и счастье своей коллективной ненаглядной.

Более жуткого и омерзительного зрелища мне видеть не доводилось. Они не были зомби. Ни капли. Я же видел, как азартно они стреляли, как разминались в спарринге, как сейчас, блестя от счастья глазами, каждый старался придумать самые‑самые, свои собственные ласковые слова для описания и восхваления любимой.

Да и Девка, если разобраться, была еще вполне ничего себе. Не При, разумеется, но я вполне понимал, что ее запросто можно полюбить. Я встречал мужиков, сохнувших по таким чувырлам, в сравнении с которыми и Девка – богиня.

И все‑таки, все‑таки в этой инспирированной химией любви была корежившая меня омерзительность. Наверное, просто дело в том, что я махровый индивидуалист. Если уж я кого люблю, то остальные, пожалуйста, идите на фиг. Вот и все. Не сотвори себе кумира, как говорится.

Или – нет, не все. Есть нечто потрясающе омерзительное в облике счастливого раба. Даже самый забитый, измочаленный непосильным трудом, перепуганный или бунтующий подневольный человек может вызвать сочувствие и желание защитить. Счастливый раб, до слез влюбленный в своего владельца, омерзителен. И неважно кто он, этот владелец, – Сталин, Водка, Шприц, МММ, Государство, Родина, Макашов, Зюганов, Девка... Счастливый раб омерзительнее даже, чем рабовладелец.

Впрочем, все это словеса. Мне они нужны, чтобы легче было потом убивать этих людей, которые вообще‑то мне пока не сделали ничего плохого.

Кроме того, что всецело подчинялись тем, кто намерен меня поиметь, а затем ликвидировать. Ни первого, ни второго я им просто так позволять был не намерен. Со всеми, разумеется, справиться будет очень проблематично. Но попытаться я обязан.

Мне нужно еще с При разобраться.

Я прислушался к себе: а сам‑то я как? Не свихнулся ли на ней?

Да нет. Мне нравятся ее грудь, задница, глаза.