И вот, было решено — последовательно, с Севера на Юг — обследовать Каспий. На то у меня имелось по крайней мере две увлекательные причины. Во-первых, я прочитал у поэта: «Каспийское море суть геофизическая — и метафизическая линза России, оттого что в него Волгой — каждым ее притоком, речушкой, ручейком, родником — по капле собирается свет русской земли». И, во-вторых, Тур Хейердал в своем интервью журналу «Нейшенл Географик» за 1981 год, утверждая, что прародина всех народов Евразийского континента существует и не открыта только потому, что утаена водой, песком или вулканической пылью, — указывал на Дельту Волги как на одно из наиболее вероятных мест нахождения Евразийской Атлантиды. Хейердал выдвигал несколько аргументов в пользу своей гипотезы. Наиболее весомыми из них были: 1) наличие корреляции между колебаниями уровня Каспия и волнами послеледникового расширения ареалов древнейших общин; 2) археологическое свидетельство новейшего времени о том, что под огромной осадочной толщей Дельты погребено Хазарское царство. В заключение знаменитый путешественник призывал начать исследования морского дна Каспийского Взморья и подпочвенного слоя Акчагыльских степей.

В преддверии путешествия, часто пренебрегая лекциями, я часами просиживал в скверике у Областного Турклуба. Из закрытого отдела его библиотеки инструктор горного туризма выносил мне под полой уже несекретные «километровки». Расплатившись, я внимательно, не суетясь, калькировал их. Прижав листы «крокодильчиками» к эскизной доске, я делал вид, что набрасываю карандашный рисунок обрушенной, поросшей березками колокольни, возносившейся за сквериком по диагонали.

Но все это — навязчиво бесплодное желание свалить за кордон, спекуляции на тему исторической географии — были только потешными отговорками, предлогами, увиливаниями перед главной причиной того, что меня так подмывало, упиваясь полным отрывом от постылой жизни, пропасть на все лето где-нибудь в уймище стремительно дичающей, опустошенной страны. Дело в том, что мои поездки были не только следствием простейшей тяги к эскапизму, впрочем, уже взвинченному безрассудством вплоть до суицида. И не только лишь следованием убежденности, что степень присутствия Бога обратно пропорциональна плотности народонаселения. И что «Вселенная — Господь, природа — храм». Не только. Я искал наделы, где сознание поневоле пронизывается сакральностью мира — и благодаря энергии тайны растворяется в окружающей действительности, достигая той полноты, за пределом которой, как мне грезилось, находилась первая ступень восхождения к Ней… Так это было или иначе, но определенно — недовольный собой и миром, я стремился через путешествия войти в иной мир, найти вход в него в отдаленном пространстве — и, сделав разведку, постараться непременно вернуться.

В качестве примера таких ходок, я хочу рассказать о самом страшном явлении природы, которое когда-либо мною было видено в жизни. По сравнению с ним — заставшая в степи гроза, когда молния прямым почти попаданием, на грани контузии, хлестала вокруг, как клинок по ослепительной змее, когда — в пьянящей ясности сознанья, полонившего весь сразу воздух — под ногами горела дребезжащим синим огоньком мокрая трава — нет, ничто не в силах сравниться с ужасом, в какой однажды меня повергли стрекозы.

Я сидел на песках, в низовьях Волги. Царил августовский вечер. Рыба мерно била на плёсе, пуская по протоке расходящиеся в блеске неба круги. У торчащего над водой топляка, у самого берега оглушительно гонял малька одиночный жерех. Речной простор, дремучие берега, мечтательный покой, какой овладевает путешественником после ужина и чая на привале — и, конечно, неизбежные комары, от которых спасение лишь привычка.