Кроме того, Джошуа всегда держится в стороне. И к нему никто не придирается. Не то что к нам.

Словно в доказательство моей правоты Майк Рейнард – выпускник, который первым начал возмущаться во время речи Нейта, – толкает Курта в спину своим подносом с едой. От этого на капюшон толстовки моего лучшего друга выливается луковый суп.

Майк разыгрывает отвращение:

– Осторожнее, кретин.

Курт шокированно смотрит прямо перед собой. С его спины на пол шлепается ломтик багета с плавленым сыром «Грюйер». За ним бесшумно сползают кусочки лука.

Я краснею от охватившей меня ярости.

– Придурок! – злобно выдыхаю я.

– Что-что? Не расслышал, – ржет Майк, с притворным интересом наклоняясь ко мне.

Но я уверена, что он все прекрасно слышал.

Просто таким образом он хочет поиздеваться надо мной, посмеяться над моим всегда таким тихим голосом.

– Я сказала, что ты придурок, – громко и отчетливо, чеканя каждое слово, говорю я.

Майк улыбается, сверкая ровными, неестественно острыми зубами:

– Да? И что ты сделаешь мне, дорогуша?

Я сжимаю в руке медальон – компас на подвеске. Ничего. Я ничего не сделаю, и он это знает. Курт засовывает руки в карманы толстовки, скорее всего, чтобы скрыть то, как сильно они дрожат. Я в этом уверена. А затем мой друг тихо рычит, отчего я тут же подхватываю его под руку и увожу, оставив наши подносы на ближайшем столике. По пути к выходу я притворяюсь, будто не замечаю кривляний и идиотского хохота Майка и Дэйва.

Оказавшись в пустом коридоре, Курт сразу же устремляется в мужской туалет. Я сажусь на лавку и вслушиваюсь в тиканье позолоченных часов. Считаю количество кристаллов грушевидной формы на люстре. Вышагиваю по мраморному полу, стуча каблуками. Наша школа огромная и пафосная, как и многие другие парижские школы, но мне бы хотелось, чтобы в ней было поменьше таких наглых проныр, как Майк и Дэйв. И хотя я знаю, что сама отношусь к привилегированным ученикам, но я также знаю, какой непростой может быть жизнь, если ты находишься на самой нижней ступени социальной лестницы.

Курт наконец-то выходит из туалета, сжимая в руках мокрую толстовку.

– Ты как? – нервно спрашиваю я.

Мой друг уже успокоился, но все еще хмурится.

– Ее придется стирать, – мрачно замечает он.

– Не волнуйся. – Я помогаю Курту засунуть толстовку в рюкзак. – После школы займемся этим первым делом.

В очереди за едой никого нет.

– Так и знал, что вы вернетесь. – Веселый пузатый повар поднимает со стойки за спиной наши подносы и придвигает их к нам. – Луковый пирог для мадемуазель, французский бутерброд с колбасой и сыром для месье.

– Merci, месье Бутен, – благодарю я добродушного повара.

– Этот парень немного не в себе. – Повар имеет в виду Майка. – Не обращайте на него внимания.

Внимание взрослого человека к нашим проблемам одновременно смущает и успокаивает. После того как повар проводит нашими карточками на питание по расчетному аппарату-терминалу, мы с Куртом усаживаемся за наш любимый столик в дальнем углу столовой. Я осматриваюсь. Как и ожидалось, Джошуа нет, и это, скорее всего, к лучшему. Но здесь нет и Хэтти. А это, скорее всего, не предвещает ничего хорошего.

Сегодня утром я видела, что она ест пирожное наполеон, и – хотя мне понятно ее желание начать день с десерта – попыталась остановить сестру. Я испугалась, что пирожное может быть посыпано молотым миндалем, а у сестры аллергия на орехи. Но Хэтти всегда все делает наперекор, даже если совершает явную глупость, угрожающую ее здоровью, а может статься, и жизни.