За отсутствием хоть какой-то бумаги мальчик рисует на всем, что подворачивается ему под руку, первыми пострадали деловые бумаги отца, за что Оник впервые был порот, но не сдался. Вместо этого он взял уголь и расписал стены своего дома, а затем дома и беленые заборы соседей.

Получив внушение от отца, маленький живописец вынес из него следующую мораль: подходящие для работы поверхности предстоит искать подальше от родного квартала, где его в два счета вычислят.

На рассвете, когда город еще спит, будущая мировая знаменитость прокрадывается к заранее облюбованной стене, где и предается самозабвенному творчеству. Не правда ли, похоже на наших мальчишек, «украшающих» города граффити? При этом у горожан отношение к раннему творчеству великого маэстро приблизительно такое же, как и у современных нам граждан, с той единственной разницей, что если какой-нибудь озорник изобразил нечто кислотное на стенах жуткой, никогда толком не ремонтированной девятиэтажки в Питере, где я, собственно, и живу, я, скорее всего, пройду мимо, может, полюбопытствую, или посетую на нерадение полиции. В Феодосии же юный художник расписывал частные дома, которые строжайше предписывалось содержать в чистоте. А следовательно, в любой момент мелкий полицейский чин мог заявиться в дом к ни сном, ни духом не ведавшим, что его забор за ночь превратился в картинную галерею, горожанину, и под угрозой штрафа потребовать закрасить непотребство. А ведь это расходы — купи краску, отыщи свободного от дел «Тома Сойера», на худой конец, покрась сам, а потом еще и следи, когда маленькие наглецы вновь явятся пачкать.

Больше всего доставалось гладким, ровно выбеленным стенам дома почтенной горожанки Кристины Дуранте (последняя сделалась знаменитой исключительно благодаря истории с Айвазовским), которая извелась, вынужденная постоянно закрашивать точно по волшебству появляющиеся рисунки. Было ли ей дело до того, что солдаты на стенах ее дома с каждым днем становились все совершеннее и совершеннее, что немудрено, так как с недавнего времени сам городской архитектор господин Кох соблаговолил взять Ованеса в ученики.

Впрочем, среди невольных зрителей первых «выставок» настенной живописи юного Ованеса были не только критики, но и его яркие почитатели. Одним из них, на счастье мальчику и его семье, оказался сам феодосийский городничий Александр Иванович Казначеев. Новый градоначальник завел себе похвальную привычку чуть ли не ежедневно совершать одинокие прогулки пешие или в коляске по улицам города, высматривая нарушения и строго взыскивая с блюстителей порядка. Это было необычно, но очень даже своевременно. Последние несколько лет генерал-губернатор Новороссии и наместник Бессарабской области Михаил Семенович Воронцов почти перестал выделять средства на благоустройство города, многие казенные дома нуждались в ремонте, мостовые расползлись, к приезду Казначеева неважно выглядели набережная и рынок. У правительства России заметно ослаб интерес к Феодосии, а Воронцов не то что не собирался давать городу еще один шанс, а еще и с особой жестокостью издал приказ о запрещении иностранным судам останавливаться в Феодосии для карантинного очищения. Теперь по приказу генерал-губернатора их направляли для этой цели в Керчь. И естественно, именно в Керчи те брали все необходимые им товары и особенно зерно, которым традиционно торговала Феодосия. Мало этого, коммерческий суд был также переведен из Феодосии в Керчь. Таким образом, один город укреплялся на крови другого, чему было сложно противостоять.

Вот и местные жители повадились захламлять собственные дворы и выливать на улицу помои или просто выбрасывать из окон ненужный мусор. Но и это еще не самое страшное — Феодосия жизненно нуждалась в питьевой воде, а денег на рытье каналов в казне не было.