Присела в реверансе, произнесла, как учили… а потом подняла глаза — и пропала.

Потому что не осталось в комнате никого.

Ни дядюшки с тетушкой, ни пожилого полноватого человека с русыми волосами — никого.

Потому что сидел в кресле самый прекрасный мужчина из всех, что Наталье видеть довелось. Золотоволосый, синеглазый, с такой улыбкой на устах, что сердце зашлось, в висках кровь забилась, в глазах поплыло все. Прижаться бы к нему, целовать, что сил есть… а пока она ни жива ни мертва стояла, красавец у нее поднос забрал.

— А это племянница моя, Наташенька, — услышала она голос дядюшки, только вот опамятоваться так и не смогла.

Кажется, что-то говорил пожилой человек, а Наталья отвечала, только вот что — она бы и не вспомнила, потому что сияли перед ней синие очи — и ничто другое значения не имело.

На подгибающихся ногах вышла — да и сползла за углом по стеночке. Слуги подхватили, в комнату унесли… И только там Наталья поняла — кого она видела.

Ведь в гостях у дядюшки сегодня были государь Алексей Михайлович и царевич Алексей Алексеевич.

Ой горюшко девичье…

Алексей и не понял, какое впечатление произвел на юную Наталью.

Ну девушка. И что?

Таких в базарный день на пятачок — пучок. А потому он вернулся домой и улегся спать. И назавтра уже и не вспоминал об этой мелочи.

Наталье, конечно, досталось от Мэри Гамильтон за все хорошее, но сильно ее и не ругали.

Девица ведь!

А тут — царь! Еще бы она не сомлела! Посчитали, что это от впечатлений — и на том успокоились. Беспокойны были двое.

Сама Наталья, которая горела, то смеялась, то рыдала, дрожала — и сама не заметила, как по уши влюбилась в царевича.

И ничего удивительного в этом не было.

У любой, даже самой сильной и властной, жестокой и решительной женщины есть в глубине души воспоминания. И заглянув в них, она тихо скажет — вот тут я могла сломаться. Вот на этом парне…

Наталья не стала исключением. Любовь вспыхнула ярко и живо, пожирая все доводы рассудка, как деревянные здания столицы. Нет сомнений: если бы ей дали время, она бы перегорела, передумала, успокоилась — и спустя десять лет, став женой какого-нибудь боярина, вспоминала бы этот день с усмешкой.

Но жизнь славится своими злыми шуточками.

На третий день Алексей Алексеевич уехал обратно в Дьяково.

На пятый — царь пришел в гости к Матвееву и завел разговор.

Сначала — ни о чем. Потом — о Наталье.

— А кто, боярин, та милая девушка, которая нам прошлый раз вино подавала?

— То Наташа, Кириллы Нарышкина дочь. Взял к себе да воспитываю помаленьку.

— Отчего ж ты, боярин? Я чай, и отец ее не беден?

— Да у него еще семеро мал мала меньше, жена от них и никуда, а что девочке в деревне делать? Ей жениха присматривать нужно, государь. Не век же ей вековать! И так уж шестнадцать было, когда забрал!

— Неужто такая красивая девушка — и не сговорена? Быть не может!

— Ох, государь, красивая она, это есть, да приданого у девочки нет, а без денег — сам знаешь.

— А любовь? Неужто никто не люб ей? Быть такого не может!

— Откуда бы, государь? Да и какое у девки соображение? Это мне надо партию искать, а ее дело принять, что скажут. Но девочка она разумная, добрая, хорошей женой кому-то станет.

— Кому-то… Знаешь, боярин, сватом у тебя выступить хочу.

— Государь?

— Есть у меня на примете человек один. Богатый, не старый, правда, вдовец, да и дети у него есть, зато добрый, он и Наташу твою любит.

— Ох, государь! Ежели есть у тебя такой на примете — век благодарен буду за девку…

— Есть.