— А потом?

— Потом…

Хил зажмурился. Как же объяснить то, что можно только самому пережить?

— Память возвращается постепенно, исподволь, в снах, во всяких мелочах. То одно, то другое вдруг припомнится, потянет к одним людям, оттолкнет от других. И всё, что накопилось за многие жизни, плохое и хорошее, всколыхнется, снова оживет. Вот ты руку обжигала когда-нибудь? Как она заживает? Очень медленно, незаметно, тонкой пленочкой затягивает, поднывает к дождю, но с каждым днем боль утихает.

— Прямо-таки всё-всё вспомню? — изумилась девушка.

— Нет, — досадливо отмахнулся Хил. Он искал подходящий пример.

— О! Вот чем ты занималась в этот самый день, только четыре года назад?

Верэн напряглась, пытаясь воскресить в памяти первые июньские дни своего шестнадцатилетия.

— Жарко было, кажется…

— И не старайся, не получится. Если это был обычный день, то он забылся безвозвратно. Но есть множество моментов, которые ты помнишь в мельчайших деталях. Так во всех жизнях, у всех людей, и у нас, эспитцев, тоже.

Никогда раньше Хил не делал этого, не объяснял несведущему… Впрочем, однажды довелось. Больше ста лет назад накануне штурма Корентина, когда стало понятно, что их полк бросят на прорыв, он рассказал Дамиану — своему другу закадычному. Зачем? Наверное, чтобы подбодрить и внушить надежду. Мол, правду говорят «мельники», сущую правду глаголят мудрые болтуны: есть оно, перерождение души. Ничего не закончится, а напротив, сызнова начнется. Твоя бессмертная душа обязательно возродится в теле младенца, а значит, и смерти бояться не нужно. И ведь доказал прирожденному скептику — привел примеры из истории, подробности всякие. Дамиан поверил, во всяком случае, спал потом до рассвета мирно, как дитя.

Они оба тогда погибли при штурме — Дамиана картечью на куски разорвало на глазах у Хила Рэджиса, а потом и его шею нашел офицерский палаш.

— Потом, Куколка, тебе вдруг захочется рисовать. Получаться, конечно, начнет не всё и не сразу, но в итоге от твоих картин глаз невозможно будет отвести.

Ветеран задумчиво разгрыз травинку.

— Жаль, Эвит ушел. Обычно она его больше остальных наших любила. Ничего-ничего, наш Исил еще бодрячком держится, — молвил он, вгоняя целомудренную Верэн в краску. — Не верю я в то, что Эвит из-за Салды удавился. В прошлый раз они почти счастливы были.

До преображения называть человека эспитским именем не к добру и не принято. Ничего ж еще не известно.

— Почему почти? — прошептала девушка.

— Таланту развитие потребно, а какое на нашей скале развитие? А сбежишь на материк — быстро спятишь. Но есть еще чахотка и прочие лазейки.

— Ох!

— Но это только если твой приятель Ланс ничего не изменит, а я очень надеюсь, что именно у него всё и получится.

— Тогда я не стану ни Салдой, ни Лунэт?

— Эх, — Хил сделал несколько больших глотков, почти опустошив бутылку. — В этой жизни уже ничего не изменится, я полагаю, но в следующей — возможно.

Перспектива ждать так долго не показалась Верэн привлекательной. Как у всякого юного существа, помыслы и планы хадрийки не простирались далее собственного тридцатилетия.

— А Лунэт? Какая она была… будет…?

— Честно? Она мне никогда не нравилась. Вечно подбивала Лисэт на всякие нехорошие вещи в отношении Дины. Потом подружка в тюрьму, а эта обязательно выкрутится. Не люблю я её. Одни неприятности от Лунэт.

Верэн осторожно отодвинулась в сторонку, так недружелюбно и холодно поглядел на неё Хил.