Ни разу не видел я дядю Васю таким качающимся и падающим, как дядю Риголету, дядю Мишу Князева или дядю Витю, но с работы почему-то выгнали не их, а дядю Васю. Сначала плачущая тетя Нина, забегавшая к своей крестной (а крестной ее была тетя Лида), «жалилась», что дядю Васю перевели в завучи, потом — в простые учителя математики, потом — и вовсе заставили уйти. «Почему, бабушка? — допытывался я. — Вон, дядю Витю из хозчасти не выгоняют из-за водки, а дядю Васю уволили. И дядю Риголету с фабрики обувной не выгоняют». «Потому что им можно пить водку, а дяде Васе — нельзя, — объясняла бабушка. — Он в школе работает, да еще и начальником, хоть и беспартейный».

Они сидели потом у бабушки в избе, дядя Вася и дядя Леша, пили водку и закусывали принесенными с собой помидорами (уже похолодало, в саду не больно посидишь, замерзнешь на лавочке). На этот раз — много пили, долго. Я ползал в их ногах, дудел паровозом, садился на колени то к одному, то к другому.

— Зачем ты со мной так, Алексей? — рыдал дядя Вася, голова его моталась в пьяных слезах из стороны в сторону. — То в завучи, ну — ладно, хрен с ним, потом в учителя, а теперь уволил. Мы же с тобой войну прошли…

— А што я могу, што? Скажи! — кипятился дядя Леша. — На тебя в горком каждый раз пишут, што я могу? А? Мне приказали, ты же фронтовик, понимать должен, приказ есть приказ!

Потом уволили из больших начальников и дядю Лешу, и они снова пили водку у бабушки. Оба плакали. Я так любил в тот момент и дядю Васю, и дядю Лешу…

Как-то дядя Вася пришел к бабушке почти что трезвый («пивка только выпил, Оля, в «Ветерке»), принес почему-то майонез в стеклянной баночке… Сказал, что все-таки устроился на работу в ПТУ, а дядю Лешу Первухина опять взяли в большие начальники — куда-то в исполком, потому что он «партейный». Бабушка радовалась за дядю Васю, хвалила его.

А потом сказала, помявшись:

— Ты бы, Вась, когда трезвый будешь, взял бы моего Саньку с собой на мотоцикле за грибами, а? В коляску бы посадил…

Даже мне было заметно, что дядя Вася обижается на бабушкины слова: «Когда трезвый будешь». Он еще не поставил на себе крест, не докатился, как говорили про горьких и безнадежных пьяниц. Он еще чаял выкарабкаться…

И дядя Вася не умер от водки, как очень многие — как дядя Леша, например. Вместо него умерла тетя Нина, жена дяди Васи. От рака желудка умерла. И перед самой смертью взяла с дяди Васи честное слово, что больше он никогда не будет пить. Ничего и нисколько. Он, рыдая у ее постели, обещал. Дядя Вася не любил пускать слова на ветер, и я запомнил его по шутливому присловью, которое он говорил мне своим колючим баском: «Да брось болтать-то».

Свое обещание дядя Вася сдержал — больше не притронулся к рюмке вплоть до своей кончины. Почти что двадцать лет прожил в трезвости, безо всяких «зашивок», «кодировок» или сообществ анонимных алкоголиков.

Просто он дал умирающей жене честное слово. Вот и все.

Мама, папа и Катя уезжали на новое жительство, и мы все вместе шли на автобусную станцию. Идти было недалеко: наш квартал, потом следующий, потом — еще один, и вот на угловом доме табличка: «Улица Л.Шмидта». Через годы только я узнал, что «Л» — это не Леонид какой-нибудь, а «лейтенант».

И — налево, к оживленной и шумной Советской улице, не доходя которой ютился маленький зал ожидания с квадратными колоннами, а возле него, прямо на обочине — два-три громоздких, рассевшихся от времени автобуса с надписями: «Орехово-Зуево», «Коломна», «Радовицкий Мох».