— Какой коварный замысел, — она неторопливо покачала головой, неотрывно глядя ему в глаза, положила сигарету в пепельницу. — Это достойно танковой атаки при Мальмеди, которую я видела собственными глазами. Какие-то три немецкие «пантеры» одним ударом за пятнадцать минут уничтожили шестнадцать «шерманов», скосили чуть не сотню американцев, и те покатили в страхе вниз по склону холма, несмотря на то, что их было чуть ли не в десять раз больше. Так и тут, — она неторопливо наклонилась и поцеловала его в нос, коснувшись грудью его груди. — Отбить возлюбленную у Отто Скорцени, практически ничего для этого не делая, так, несколько ничего не значащих разговоров, кусочек пирога с клубникой, шампанское, белый рояль, какая-то музыка, внешне полное равнодушие, так, легкая симпатия, но исключительно как к доктору, который лечит солдат. А женщина в камуфляже, несмотря на то, что она уже не первый год на войне, на второй войне, и всякого повидала, уже следит за ним взглядом, волнуется. И когда американцы начинают палить из артиллерии, думает: «Господи, только бы остался жив», как все женщины испокон века молят о своих воинах. И уезжает в Берлин, зная наверняка, что на Балатон она обязательно приедет, даже если начальник управления решит послать туда кого-нибудь другого. О, это совершенно безошибочное ведение боя, штандартенфюрер. Сделать так, чтобы она забыла всех.

— И ты забыла?

Она хотела полной любви, чтобы раствориться в ней, утонуть, прочувствовать каждой клеточкой. Зажав рот ладонью, чтобы никто не слышал ее вскрика, выгнулась назад и в изнеможении опустилась на его тело, обхватив его за плечи и прижимаясь лицом к его лицу. Он тяжело дышал, как и она.

— Ты забеременеешь, — прошептал он едва слышно.

— Не волнуйтесь, штандартенфюрер, — она подняла голову и поцеловала его глаза. — Я врач, я умею справляться с такими вещами.

— Я не волнуюсь. Я согласен. Я не хочу, чтобы ты волновалась.

Его еще темные от нахлынувшей страсти глаза были совсем близко.

— В крайнем случае, — она улыбнулась, — будешь давать деньги на ребенка. Я сдеру с твоего жалования.

— Я согласен, — повторил он. — И не только на деньги, — он с нежностью поцеловал ее шею.

Она откинула голову, хотела перевернуться на бок, но он удержал ее.

— Стоп, на спину нельзя.

— Я забыла.

— Ты скажешь Отто, когда вернешься в Берлин? — он гладил ее по спутанным волосам, целовал в висок.

— Нет, — она ответила не задумываясь. — Я скажу только то, что касается нас с ним, меня и его. А остальное — другая жизнь, к нему это не имеет отношения.

— Но если ребенок будет, пусть будет, ладно? — он посмотрел на нее внимательно, ожидая ответа.

— Ну, в Лебенсборн, конечно, отдавать не буду, — она откинула волосы, обернувшиеся вокруг шеи.

— Какой Лебенсборн, ты что? — он слегка ударил ее пальцами по плечу. — Ни в коем случае. Даже не думай.

— Конечно, я же сама устраиваю себе детей, без помощи рейхсфюрера.