Еще все подтвердили, что налетчики избегали лишней жестокости. Офицера стукнули аккуратно, а рядовых вообще пальцем не тронули. Фельдфебелю, правда, подбили глаз за то, что не хотел отдавать кобуру с наганом. Ну так это за дело…

Вспомнить приметы никто не смог. Похожи на солдат срочной службы. Один повыше других, он смахивал на матроса. Главный, к которому обратились как к Кольке-куну, наружности самой заурядной. Борода с проседью, да на макушке много седины. Глаза внимательные, спокойные. Голос негромкий, но внушительный — никому и в голову не пришло возразить.

На вопрос, что за агитатора пришли выручать, караульные ответили более обстоятельно. И пересказали все те слова, что Ячневский воспроизвел у Трепова. Дядька был постарше других, но той же солдатской породы. Может, из запасных… Однако говорил убежденно и многих в полку смутил. Три дня говорил! И никто из новочеркасцев его не выдал. Лишь на четвертый день смутьян попался на глаза полковнику и был нехотя, по его приказу, арестован.

Как же налетчики проникли на охраняемую территорию, спросил Лыков. А потом спокойно вышли вместе с арестантом? Да через калитку, что позади гауптвахты, пояснили караульные. Лыков с Герасимовым отправились смотреть на эту калитку. Ну, дверь в заборе, перед ней часовой. Выходит, злодеев впустили?

Ячневский приказал привести того самого часового, который нарушил устав. Он сидел в одиночной камере. Явился детина ростом с каланчу.

— Как же ты их впустил? — задал вопрос сыщик.

— А подошел он и попросил.

— Кто «он»?

— А главный у них, с седой бородой.

— Колька-кун?

— Может, и так. Он не представился.

— А что значит попросил? О чем?

Детина наморщил лоб:

— Эта… Сказал, что товарищ там у них. Хороший, будто, человек. А сидит в темнице.

— И что?

— Эта… Ты, говорит, дай нам его вывести. Обещаю, говорит, что ни капли крови не прольем, все аккуратно сделаем.

— И ты дал?

Часовой понурился.

— Эта… Товарища они выручали. Праведное дело, значит, делали.

— А присяга? Ты же перед иконой присягал!

Детина поднял наивные голубые глаза и пояснил:

— Смутил меня тот человек, ваше высокоблагородие. Сказал: ты мужик, и я мужик. А баре нас лбами сталкивают. Что мы с тобой делить будем? Ты, говорит, землю пахал? Пахал, отвечаю. Вот, а они нет. Соху не сумеют наладить. И чего стоит твоя присяга? Кто тебе ближе, мужики или господа-белоручки?

Подполковник Герасимов сердито прикрикнул:

— Ты ври, да не заговаривайся! Нарушил присягу, нарушил устав караульной службы, теперь оправдаться хочешь?

Часовой обиделся:

— Я как есть говорю, чистую правду.

— А если правду, то быть тебе, дураку, в дисциплинарном батальоне.

— Раз провинился, значит, надо ответ держать, — с достоинством ответил парень.

Тут вмешался Лыков:

— Продолжай. Вот ты поговорил со старшим и пропустил их в калитку. Сам снаружи остался, на посту?

— А как же! Разве я могу пост покинуть? — удивился часовой.

Герасимов прыснул в кулак, но сыщик продолжил расспросы:

— Один остался?

— Не, со мной ихний парень стоял.

— Что за парень?

— Мишкой звать. Тоже из наших, из крестьян. Про японский плен рассказывал, пока остальные свое дело лебастрили. У него еще рука не сгибается после японской пули. Интересно про плен баял!

— Да он идиот… — прошептал на ухо сыщику жандарм.