Друзья прошли около пятисот — шестисот шагов по бесконечному коридору, воздух был по-прежнему теплым и очень сухим. Наконец они пошли медленнее и, резко свернув направо, оказались у входа в просторное помещение.

Блэрио, шедший впереди, высек огонь, зажег кусочек трута, потом пропитанную серой пеньку, а от нее сальную свечку. Капитан, который раньше стонал, теперь, к счастью, незаметно заснул. Раненый не проснулся, даже когда Блэрио устраивал его на лежанке из оструганных досок, поверх которых была брошена охапка соломы.

— Сейчас, должно быть, около десяти? — спросил Питуа.

— Наверное, — отвечал Блэрио.

— Кому сегодня идти?

— Вам с Мусташем.

— Тогда я пошел.

— Удачи, Питуа!

— Доброй ночи, Блэрио.

— И тебе, друг.

— Пошли, Мусташ, живей!

С этими словами Питуа, вооруженный ружьем, висевшем на перевязи, вышел в коридор. Пес бежал за ним.

Новое убежище загадочных лесорубов казалось еще надежнее, чем подземный тайник в лесу. Пещера, выдолбленная в известняке, была более просторна — не меньше, двенадцати туазов в длину и восьми в ширину. Потолок поддерживали три опоры, каждая высотой в полтора туаза. Пещера представляла собой чистое, сухое и в общем довольно комфортабельное укрытие, где друзьям нередко приходилось отсиживаться. Две отличные кровати из оструганного дерева, устланные сеном и покрытые шерстяными и меховыми одеялами, посуда, земляной очаг, мешок угля, массивные, но удобные стулья, сундук для ценных предметов, запасная одежда из холстины и кожи, развешанная на гвоздях, вбитых в мягкие известковые стены, — вот что сразу бросалось в глаза в подземном жилище.

Кроме того на стене висела все та же козлиная шкура с водой, имелись хороший запас картошки, большой горшок, наполовину полный топленого масла, виноградные лозы, на которых еще держались прекрасные гроздья ашерского винограда, яблоки и груши в плетенках из орешника, бочонок пороха, мешочки с пулями и дробью. Угол занимал верстак с инструментами, на нем лежали соломенные коробочки с различными семенами и стоял медный светильник с тремя рожками.

Иными словами, о такой обстановке многие бедняки могли только мечтать. Это было неприступное убежище, за которое иной изгнанник не пожалел бы никаких денег.

Оставшись в одиночестве, Блэрио медленно съел кусок грубого хлеба и гроздь винограда и сел возле раненого, дожидаясь, когда тот проснется. Отшельник погрузился в тягостные мысли, взор его затуманился, лицо омрачилось. Он долго сидел без движения, пока стон раненого не вывел его из оцепенения. Он налил в стакан несколько капель темно-красной настойки, добавил немного воды и поднес кружку к губам капитана, который стал жадно пить. Затем Блэрио растянулся на другой кровати и чутко заснул, как дикарь, которого может разбудить малейший шорох.

Капитан просыпался трижды за ночь. Наконец вернулся Питуа в сопровождении Мусташа и весело приветствовал товарища:

— Здравствуй, Блэрио!

— Доброе утро, Питуа!

— Что нового наверху?

— Все спокойно.

— Тем лучше. Сегодня моя очередь, а сейчас, дружище, поешь и ложись отдыхать.

— Ладно. На вырубке пока работать не будем?

— До тех пор, пока Бувар не поправится. Дальше видно будет. Который час?

— Когда я возвращался, пробило семь. Наверху совсем светло.

Питуа перекусил и улегся спать. Еще один день прошел у изголовья больного. Вечером Питуа остался возле раненого, а с наступлением ночи Блэрио вооружился, взял с собой Мусташа и отправился наверх. Он тоже вернулся незадолго до рассвета, поел и лег спать. Так прошла неделя. На восьмой день, как и обещал, приехал Гроньяр.