Вошел в кабинет, сел за стол, вокруг которого находились скамейки, намертво привинченные к полу металлическими скобами. Встал, подошел к окну. Окно было очень узеньким. Стены, в отличие от «Матроски» и Бутырки, были выкрашены не в темно-синий мрачный цвет, а в бежевый. «Почти как евростандарт», — ухмыльнувшись, подумал я.

Всегда, когда ждешь клиента, мысленно представляешь, какой человек появится перед тобой. Однако мои мысли не успели зайти далеко. Дверь открылась, и в кабинет вошла стройная девушка небольшого роста, в спортивном костюме. Она протянула мне листок вызова. Я указал ей на скамейку. Судя по всему, она подумала, что перед ней следователь или оперативник, а не адвокат.

Я посмотрел на нее внимательно. Кристина была лет двадцати — двадцати двух, невысокая, с короткими темными волосами, большими голубыми глазами и длинными ресницами. Лицо очень симпатичное, можно сказать, красивое. Сидела спокойно на уголке скамейки, положив руки на колени, молча, дожидаясь моих вопросов.

— Ну что, Кристина, давай знакомиться, — предложил я, сразу перейдя на «ты». — Я твой адвокат, — и назвал себя.

Кристина продолжала сидеть неподвижно, только кивнула головой. Я почувствовал, что она не верит мне. Вероятно, наслушалась рассказов мужа о тюрьмах, о возможных провокациях. Тогда я вспомнил о записке Эдика, молча полез в карман, достал листок бумаги и, зажав его в кулаке, посмотрел на потолок и на стены, отыскивая аппаратуру, установленную в следственном кабинете. Не увидев ничего подозрительного, я медленно протянул ей листок, показав на него глазами: это, мол, для тебя.

Кристина осторожно взяла листок, развернула, прочла записку. Я всматривался в ее лицо. Сначала она читала очень сосредоточенно. Наконец стало заметно, как расслабилось ее лицо. Она улыбнулась.

— Здравствуйте. А я вас знаю.

— Откуда? — удивился я.

— Мне муж про вас рассказывал, и Эдик тоже.

— Надеюсь, только хорошее? — пошутил я.

Она улыбнулась и кивнула головой.

— Ну как ты тут сидишь?

— Ничего, — сказала она. — Вначале было тяжело, конечно, непривычно.

— А в камере много народу? — задал я обычный вопрос.

— Нет, камера нормальная, тридцать человек.

— А коек сколько?

— Столько же, перебора нет. В принципе, камеры тут все такие.

— А контингент?

— Контингент? — задумчиво переспросила Кристина. — Пестрый.

— Пестрый?

— Да. Всякие есть. Но ничего, более-менее… Хорошего, конечно, мало.

— А условия какие?

— Те, кто часто бывает в этих местах, говорят, — медленно подбирала слова Кристина, — что по сравнению с Бутыркой — небо и земля. Условия отличные. Но для меня и эти условия ужасные. Холодная вода — представляете, что это значит для женщины?

Я, конечно, не представлял, что это значит для женщины, но можно было догадаться…

— А с точки зрения… — я стал намекать на разборки, лесбиянство и прочее.

— Нет, — покачала головой Кристина, — в этом плане тут все очень строго. Есть свои, кто следит за порядком.

— Короче, тебя никто тут не обижает?

— Я стараюсь держаться особняком. А как на воле? — сменила она тему разговора.

— На воле? Там хорошо. — Тут же из левого кармана я достал подарок для нее. Это был стандартный набор, который я приносил заключенным, — пачка сигарет, маленький пакетик сока и шоколадка.