Классно у нее получается – кратко и точно изложить свою мысль.

– Ты думаешь о том, что может произойти, если он вытащит пушку и убьет кого‑то из нас?

Но Люси покачала головой, даже не дослушав.

– Нет, – сказала она. – Что произойдет, если мы не убьем его? Заберем деньги и уедем, а он там останется.

– Так ведь лучше, разве нет? Ты ведь не собиралась его убивать, а?

– Но тогда на этом дело не кончится.

Джек побрел к соседнему креслу, уселся в него, в очередной раз позаимствовав сигарету Люси.

– Раньше ты об этом не думала.

– Я себе представляла это примерно так, – заговорила Люси, – понимаешь, я особо не сосредотачивалась на деталях, я видела, как мы вытаскиваем их из машины, как Берти остается стоять на дороге, соображает, что произошло… Я видела это словно бесконечное кино. Я точно так же вижу перед глазами фотографии людей, которых он замучил и убил, я вижу, как его люди убивают прокаженных. Понимаешь, что я хочу сказать? У этих картин нет ни начала, ни конца. Он появляется ниоткуда, убивает людей и снова исчезает. На этом все обрывается. С ним дальше ничего не происходит. Вот и я видела, как мы останавливаем его и забираем деньги, но ведь это не конец. Кино продолжается, а я не знаю, что он будет делать дальше.

Джек призадумался. Тут возможны разные варианты.

– Давай прикинем. Во‑первых, он может вызвать полицию, сказать, что его ограбили, – извини, что я снова употребляю это слово, но полицейские назовут это именно так, когда будут составлять протокол. В таком‑то месте, в такой‑то час произошло вооруженное ограбление.

– Это не ограбление!

– Можешь называть это как хочешь, пока тебя не схватили. Это тоже игра, тут полагается соблюдать правила. Когда честного вора ловят и судят, он признает, что нарушил закон и должен отсидеть свое. Только так и можно жить, а не биться головой об стенку, пока не расшибешь до крови. Нужно принимать ситуацию такой, как она есть. Разве не так? Я‑то думал, монахинь этому учат. У меня в тюряге был один знакомый, профессиональный медвежатник, так он своему адвокату авансом платил, вроде как на жаловании его содержал.

Люси вслушивалась в его слова, но это давалось ей с явным трудом. Наконец она перебила Джека:

– Ни к чему мне все эти юридические тонкости. Мы не преступники.

– Да нет, мне тоже неприятно считать себя уголовником, – согласился с ней Джек. – Я уверен, мы на стороне добрых сил, на стороне ангелов, пусть это и ангелы‑мстители, но все равно надо быть готовым к тому, что мы окажемся перед судьей по уголовным делам. Разумеется, возникает вопрос о юрисдикции, в зависимости от того, где все произойдет. Если мы перехватим этих ребят в штате Миссисипи и вернемся с добычей в Новый Орлеан, это будет уже в ведении федерального суда – мы пересечем границу штата с целью совершить уголовное преступление. Ясное дело, мы будем твердить свое: «Какие деньги? О чем вы говорите?» Кто бы ни спросил, будем все равно твердить свое. Я признаю возможность попасться, но я не зацикливаюсь на ней, и не только потому, что от одной мысли об этом меня прошибает холодный пот.

– А еще и потому, что ты надеешься уйти безнаказанным, – подхватила Люси.

– Верно. И знаешь, почему?

– Потому что он, скорее всего, не станет обращаться в полицию.

– Вот именно, – расплылся в улыбке Джек. – Во‑первых, он не вызовет полицию, если будет к тому времени мертв. Во‑вторых, если он и останется в живых, то как он объяснит, что гнал по шоссе с двумя миллионами долларов в багажнике? Он должен был отплыть из Галфпорта на «банановой лодке». Что он скажет этому парню из ЦРУ, Уолли Скейлсу? Конечно, он может сказать, что передумал, решил отплыть из Майами.