— Вы правда это сделаете? Как это любезно с вашей стороны! А потом вы ведь зайдете и расскажете мне, что стряслось? А если я что-то узнаю этим утром, то пошлю записку вам в школу.

Лорду Фрэнсису Пауэрскорту казалось, что он вернулся в прошлое. Он снова был в Кембридже в комнате своего учителя, где столько раз сиживал лет двадцать пять тому назад. За красивым окном купался в солнечных лучах парадный двор. Безупречный газон был разделен на квадраты дорожками, которые вели к другим зданиям колледжа и вниз к реке.

Несмотря на давность лет, привратник у главного входа узнал его.

— Лорд Пауэрскорт, как приятно вас снова видеть, сэр! Добро пожаловать в колледж. Мистер Брук ждет вас, сэр.

Гэвин Брук, вот уже сорок лет старший преподаватель истории в этом учебном заведении, ждал его. Он указал гостю на стул. Сам он тяжело опирался на палку.

— Весьма рад встрече, Пауэрскорт. Как видите, я уже не так легко двигаюсь, как прежде. Колледж гибнет, знаете ли, гибнет.

Пауэрскорт вспомнил, что это была обычная присказка профессора. Любые перемены вызывали у Гэвина Брука лишь недовольство. Он поседел, от прежних лихих усов остались лишь жалкие огрызки.

— Нынешние студенты-выпускники не умеют грести, не умеют думать, не могут больше писать эссе. А видели бы вы, как они одеваются! Их жилеты! Галстуки! Представляете, один из этих «эстетов», как они сами себя называют, попросил директора разрешить им учредить общество Обри Бердслея. Общество Обри Бердслея!

— И что ответил директор, мистер Брук? — поинтересовался Пауэрскорт. Он вспомнил, что в Кэмбридже никогда не придавали значения времени, его здесь было вдоволь, а потом вдруг оказывалось, что три твоих года учения уже позади.

— Директор — никогда он мне не нравился, не следовало его избирать — им отказал. Категорически. Вот.

Старик уставился на Пауэрскорта, словно забыл, как того зовут. С улицы послышался перезвон колоколов. Вечные колокола! Пауэрскорт вспомнил: колокола звонили к завтраку, обеду и ужину, возвещали, что пора идти в церковь. Колокола, призванные возносить хвалу Господу, теперь служили для отсчета дневных занятий.

— Вы прислали мне телеграмму, — Брук произнес это, как обвинение.

— Да, сэр.

Старик посмотрел на листок бумаги.

— Вы написали, что у вас срочное дело, Пауэрскорт, очень срочное. — Брук поднял очки, лежавшие на полу на кипе старых номеров «Таймс». — «Я прошу о срочной встрече по весьма важному делу. Я намерен прибыть во вторник утром. Пожалуйста, предупредите, если наше свидание не возможно». Просьба об аудиенции. — Старик ухмыльнулся. — Вот это мне нравится! Словно я Папа Римский или кардинал Ришелье. Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы навести справки о немецком историке по имени Генрих фон Трайтчке, — сказал Пауэрскорт.

В классе Софи Вильямс в этот день царило оживление. Дети мастерили украшения к юбилею. Многие рисовали портреты королевы Виктории, так что черный карандаш был нарасхват. Другие раскрашивали огромную карту империи, где красный цвет, отмечавший обширные британские владения, встречался во всех уголках мира. Третьи резали цветную бумагу, чтобы украсить гирляндами стены.

— Что такое юбилей, мисс?

— Юбилей — это торжество, Бетти, что-то вроде дня рождения. Этот юбилей — в честь шестидесятилетия правления королевы.

— И она наденет кучу бриллиантов, когда отправится на большой парад?

Софи слышала, что об отце Вильяма Джонса идет дурная слава, поговаривали, что он промышлял грабежом.