|
Это страдание было вызвано не страхом смерти; он страдал от бездушия этой женщины, которая в течение двадцати лет делила с ним кров и постель и которая в минуту несчастья предала его. – Да, – издевалась она, – проси Бога о помощи, потому что от меня ты ее не дождешься. Она ходила взад и вперед по комнате, как тигрица в клетке, ее лицо позеленело от злости. Она больше не задавала ему вопросов; она больше не обращалась к нему; с ее тонких губ одно за другим срывались проклятия, и я содрогнулся от чудовищности ругательств, произносимых женскими устами. Наконец мы услышали тяжелые шаги по лестнице, и, движимый внезапным порывом, я вскричал: – Мадам, пожалуйста, возьмите себя в руки! Она повернулась ко мне, ее близко посаженные глаза полыхали от гнева. – Sangdieu! По какому праву вы… – начала было она. Но сейчас было не время для женской болтовни; не время для соблюдения этикета; не время для расшаркивания и учтивых улыбок. Я крепко схватил ее за руку и, наклонившись прямо к ее лицу, сказал: – Folle!note 43 Готов поклясться – ни один мужчина не называл ее таким словом. Она задохнулась от удивления и гнева. Я понизил голос, чтобы меня не услышали приближающиеся солдаты. – Вы хотите погубить и себя, и виконта? – тихо произнес я. Ее глаза задавали мне вопрос, и я ответил: – Откуда вы знаете, что солдаты пришли за вашим мужем? Вполне возможно, им нужен я – и только я. Скорее всего, они ничего не знают об отступничестве виконта. Вы что, своей тирадой и своими обвинениями хотите сообщить им об этом? Она раскрыла рот от удивления. Об этом она не подумала. – Прошу вас, мадам, отправляйтесь в свою комнату и возьмите себя в руки. Скорее всего у вас нет причин для беспокойства. Она уставилась на меня в смятении и замешательстве, и, хотя она уже не успевала уйти, мое предупреждение прозвучало вовремя. В этот момент дверь снова открылась, и на пороге возник молодой человек в латах и в шляпе с пером, в одной руке он держал обнаженную шпагу, а в другой – фонарь. За его спиной блестели клинки солдат. – Который из вас господин Рене де Лесперон? – вежливо спросил он с сильным гасконским акцентом. Я шагнул вперед. – Меня называют этим именем, господин капитан, – сказал я. Он посмотрел на меня с сожалением, как бы извиняясь, и сказал: – Именем короля, господин де Лесперон, я прошу вас сдаться! – Я ждал вас. Моя шпага там, сударь, – учтиво сказал я. – Если вы позволите мне одеться, я буду готов идти с вами через несколько минут. Он поклонился, и сразу стало ясно, что он прибыл в Лаведан – как я и говорил виконтессе – только из за меня. – Я благодарен вам за вашу покорность, – сказал этот вежливый господин. Это был симпатичный паренек с голубыми глазами и улыбчивым ртом, которому даже его топорщившиеся усы не смогли придать суровое выражение. – Прежде чем вы начнете одеваться, сударь, я должен выполнить еще одну обязанность. – Выполняйте свою обязанность, сударь, – ответил я. Он подал знак своим людям, и через минуту они уже рылись в моих вещах. В это время он повернулся к виконту и виконтессе и принес им свои извинения за то, что нарушил их сон, и за то, что грубо отобрал у них гостя. Он говорил, что наступили смутные времена. Он осыпал проклятиями обстоятельства, которые вынуждают его солдат выполнять неприятные обязанности судебного пристава, и надеялся, что мы все равно будем считать его честным дворянином, несмотря на его неприглядные действия. Из карманов моей одежды они вытащили письма, адресованные Лесперону, которые этот несчастный передал мне перед смертью; среди них было письмо от самого герцога Орлеанского, одного этого письма было достаточно, чтобы повесить целый полк. |
