|
– На этот счет у меня не было никаких сомнений. Это сделал Сент Эсташ. Я высек его… Я внезапно замолчал. В смуглом лице Марсака, в его взгляде было что то такое, какая то невысказанная правда. И я вдруг понял. – Матерь Божья! – воскликнул я. – Вы хотите сказать, что это сделала мадемуазель де Лаведан? Он молча кивнул головой. Неужели она так ненавидела меня? Неужели только моя смерть сможет облегчить ее страдания? Неужели я полностью уничтожил любовь, которую она какое то время испытывала ко мне, и довел ее до того, что она смогла передать меня в руки палачу? Боже! Какой удар! Меня замутило от горя и от злости – не на нее, о, нет, не на нее, а на судьбу, которая все подстроила. Я взял себя в руки, поскольку их глаза были все еще устремлены на меня. Я подошел к двери и открыл ее. Они, понимая мое отчаяние, были достаточно тактичны, чтобы обойтись без долгих прощаний. Марсак задержался на пороге, как будто хотел сказать мне что нибудь утешительное. Но, видимо, чувствуя, что любые слова прозвучат сейчас слишком банально и только усилят боль открывшейся раны, он вздохнул и просто сказал: – Прощайте, сударь! – И пошел своей дорогой. Когда они ушли, я вернулся к столу, сел и обхватил голову руками. За всю свою легкую, счастливую жизнь я никогда не испытывал такого страшного горя. Представить только, что она могла совершить такой поступок! Женщина, которую я любил, чистая, нежная, невинная девочка, за которой я так пылко ухаживал в Лаведане, могла опуститься до такого предательства! До чего я довел ее! Вскоре мое отчаяние сменилось успокоением. Я был потрясен этим неожиданным известием и на какое то время лишился рассудка. Теперь, когда боль притупилась, я понял, что ее поступок был доказательством – неоспоримым доказательством – глубины ее чувств. Такую ненависть могла породить только сильная любовь; реакция всегда соизмеряется с действием, которое ее вызвало, и глубокое отвращение может быть вызвано только глубокой привязанностью. Если бы я был безразличен ей или если бы для нее это было лишь мимолетным увлечением, она бы не страдала так сильно. Теперь я понял, насколько мучительной должна была быть ее боль, если она довела ее до такого поступка. Но она любила меня, да и сейчас любит, хотя думает, что ненавидит, и хотя поступила так, как если бы ненавидела. Даже если я ошибаюсь, даже если она действительно ненавидит меня, каковы будут ее чувства, когда она узнает, что – какими бы ни были мои прегрешения – ее любовь не была для меня игрушкой; что я не был, как она считала, помолвлен с другой женщиной! Эта мысль разогрела мне кровь, как бокал крепкого вина. Мое безразличие улетучилось, и мне уже не было все равно, умру я или буду жить. Я должен жить. Я должен назвать свое настоящее имя Хранителю Печати и судьям в Тулузе. Какие могут быть сомнения? Барделис Великолепный должен вновь вернуться к жизни, и тогда… Что тогда? Мое возбуждение быстро сменилось унынием. Уже появился слух о смерти Барделиса. Я не сомневаюсь, что за этими слухами последует рассказ о пари, которое привело его в Лангедок. И что тогда? Будет ли она любить меня сильнее? Будет ли она меньше ненавидеть меня? Если сейчас она убеждена, что я посмеялся над ее любовью, и это убеждение глубоко ранило ее, не будет ли она столь же сильно задета, когда узнает правду? Да, запутанный клубок. Однако я был полон решимости. Теперь нужно было срочно осуществить мое прежнее намерение – только так я мог искупить вину в ее глазах. Я должен заплатить свой проигрыш прежде, чем вновь смогу отправиться к ней, хотя при этом я лишусь всего своего великолепия. |
