Отношений они в тот раз не выясняли: он разговора на эту тему не заводил, а Женя заняла выжидательную позицию. Однако, судя по всему, Кира была права — то увлечение оказалось недолговечным. Но спрашивать она сейчас все равно ничего не будет, пусть сам расскажет, когда созреет и сочтет нужным. А не расскажет, она спросит, но тоже как-нибудь потом, когда отболит и затянется временем. А может быть, и не спросит.

Андрей тогда остался на ночь. Она постелила ему отдельно, на террасе, но ночью он пришел к ней — и какая это была ночь! Теперь она не могла бы сказать, что на ее месте в постели Андрея могла бы быть любая другая — нет, в ту ночь Андрей любил именно ее, хотел ее так, как давно уже не хотел. И почему-то после той ночи к ней снова вернулась уверенность, что она для него — единственная.

Только одно тревожило Женин покой. Потом, когда они, обессиленные любовью, лежали рядом на влажных простынях, она вдруг поймала на себе его взгляд — такой странный… В глазах Андрея застыл страх. Он смотрел на нее так, словно… Словно ее могли у него отобрать. Она потянулась к нему, обняла за шею и притянула его голову к груди. Он уткнулся в теплую ложбинку, вздохнул — или всхлипнул? Но через минуту перед ней был уже прежний Андрей, сильный и уверенный в себе.

Сегодня он должен был приехать снова. Обязательно. Они с Санькой обещали пойти встречать его к шестичасовой электричке.

Все шло как задумано. Женя сводила сына на пруд, искупалась и сама, а потом долго валялась на песке, подставляя солнцу уже довольно загорелую спину. Санька возился рядом, строя башню из песка. В половине второго они вернулись домой. Она покормила Саньку, уложила его спать, а потом, удалив в сад под яблоню Ларису Васильевну, стала готовить праздничный обед. Она решила, что сделает вареники с вишнями — Андрей их так любит! — и пельмени.

Женя сама не заметила, как провозилась с готовкой почти до пяти. Закончила, посмотрела на часы и ахнула: надо было поднять Саньку, накормить его полдником, самой привести себя в порядок — до шести оставалось всего ничего, а до станции еще минут пятнадцать ходу!

Они с Санькой встречали шестичасовую электричку, потом — в шесть пятнадцать, потом… Прождав до половины восьмого, Женя поняла, что Андрей сегодня не приедет. Когда они возвращались домой, в ней все просто клокотало от негодования. Бедный Санька еле за ней поспевал.

Ну уж нет! Хватит! Она не позволит так над собой издеваться! Он что, думает, будто жена — игрушка? Захотел — поиграл, а надоела — бросил?

Решение созрело внезапно. Женя попросила маму уложить Саньку в десять и завтра с утра присмотреть за ним, а сама стала лихорадочно собираться в Москву. Лариса Васильевна следила за ней встревоженными глазами:

— Куда ты поедешь на ночь глядя? — попыталась она урезонить разъяренную дочь. — Может быть, случилось что-то непредвиденное, завтра с утра приедет! Может, что-то по работе!

— Если действительно по работе, завтра с утра мы вернемся вместе, — ответила Женя сквозь зубы, запихивая в сумку зонтик.

— Свитер хоть возьми теплый!

Женя накинула на плечи свитер и быстро сбежала по ступенькам крыльца.

В Москве она была в половине десятого вечера. Еще не было очень темно, но наступили уже поздние сумерки — близился август.

Она сама не заметила, как добралась с «Курской» до «Ботанического» — ревность застилала все.