Алексея от дум отвлек звук открывающейся двери — в кабинет заглянул Птахов, следователь прокуратуры, полный мужчина пятидесяти лет, который, поздоровавшись, недовольно побрюзжал, стряхивая с каракулевой шапки «а-ля Горбачевка» невидимые снежные пылинки:

— Снег еще не растаял, а жмурики* (покойники) уже вылазят. Что будет дальше?

— Вот-вот, и мы о том же, Григорий Алексеевич, — рассмеялся оперативник, крепко сжимая руку следователя. — Боюсь, что нынче год будет «урожайным», слишком много пропало людей за зиму. А этого, скорее всего, выдуло ветром.

— Д-аа, в последние дни метель-то нехило поддувала, хорошо, хоть сегодня стало потише, — кивнул следователь и осведомился: — Думаешь, что труп не свежий, а давний?

— Я ничего не думаю, — пожал плечами Алексей. — Все со слов третьих лиц. Скоро прибудет проводник, подробности разузнаем у него.

— А зачем нам проводник? — удивленно вскинул голову Птахов. — Почему не едет тот, который и обнаружил труп? Кстати, как его зовут?

— Фамилия его Кудряшов. Он сильно обморозился, сейчас на больничной койке, нетранспортабелен.

— Даа, делаа, — протянул следователь и, развалившись на кресле, достал пачку «Казбека», чтобы смачно затянуться папиросой.

Птахов был человеком основательным: за что бы ни взялся, он делал это с чувством, с толком, с расстановкой. Опера ему доверяли полностью, при расследовании запутанных дел от его взгляда не ускользала ни одна, даже мельчайшая, деталь. Он всегда доводил уголовное дело до логического конца, которое обязательно завершалось в суде обвинительным приговором. Если же следователь приступал к еде, глядя на его трапезничание (да, да, именно «трапезничание», а не простое принятие пищи), всем вокруг хотелось непременно присоединиться к этому процессу. Где бы и когда бы ни садились участники следственной группы за стол после удачного раскрытия какого-нибудь убийства, Птахов не спеша доставал из потайного кармана пиджака перочинный нож, большим пальцем проверял его остроту и степенными движениями нарезал тонкими ломтиками хлеб. Затем двумя руками брал один из ломтиков, долго и любовно рассматривал его со всех сторон, словно опытный столяр оценивающе изучает какую-нибудь деревянную заготовку. Далее хлеб намазывался маслом (часто, в связи с дефицитом последнего, в ход шел маргарин «Рама»), сверху накладывалась кабачковая икра или кильки в томатном соусе. Все это с достоинством хрустящего багета, намазанного черной икрой, отправлялось в рот. И так повторялось множество раз, пока на столе не оставалось ни куска хлеба. К слову сказать, жевать он умел весьма красиво (оказывается, такое тоже возможно!), побуждая у застольников неуемный позыв к чревоугодию. А как он сладко пил водку, смакуя маленькими глотками и наслаждаясь ее горьким послевкусием! Это впечатляющее действо непьющему человеку лучше не лицезреть, дабы ненароком не пристраститься к пагубной привычке.

Вскоре зашел дежурный милиционер и сообщил, что следственно-оперативная группа собрана и дожидается в машине.

— Проводник явился? — спросил его Алексей. — Без него мы вряд ли найдем место.

Словно угадав его мысли, в кабинет зашла Шевцова, а следом за ней мужчина среднего возраста, одетый в крытую куртку, ватные стеганые штаны и серые валенки.

— Вот он — наш проводник, — доложила оперативница, кивком головы указав на мужчину. — Зовут его Дмитрий.

Поздоровавшись с мужчиной, Алексей представил ему Птахова:

— Следователь прокуратуры Григорий Алексеевич.