Он помолчал. Улыбка погасла.

– По крайней мере, мне так кажется. Я его никогда не спрашивал.

–  Я бы сказал, – заметил Кэрри Уайкофф, – что это важно для многих. Новое здание означает новые рабочие места, новые фирмы, которые оно привлечет в город, большие налоги...

– Вы все видите в черно-белом варианте? – вмешался сенатор. Удар пришелся по больному месту. Кэрри Уайкофф по своим воззрениям и политической позиции считался либералом, но часто, к его великому огорчению, ему приходилось слышать упреки в узости позиции и неспособности к диалектическому подходу, и он не знал, как их опровергнуть.

– Я не отрицаю права на иную точку зрения, сенатор, – сказал он и добавил: – Как некоторые.

– Если вы думаете, что дали мне под дых, – беззаботно ответил сенатор, – то ошибаетесь.

В молодом Уайкоффе, как и во многих других конгрессменах и даже некоторых кандидатах на пост президента, чувствовалась упрямая убежденность в своей абсолютной правоте, сродни убежденности проповедников в воскресной проповеди и сенатор уже давно пришел к выводу, что с таким людом спорить бесполезно. Человек, который абсолютно уверен в своей правоте, в любых других взглядах видит только кощунство.

– Если человек верит в то, о чем говорит или что делает, – продолжал Уайкофф, – то, по-моему, он должен иметь право...

– На что? На насилие? Или на уничтожение списков призывников? Или подкладывать бомбы?

Сенатор заметил, что Уайкофф заколебался.

 — Наша революция, – наконец сказал Кэрри, – была насильственным выражением недовольства, не так ли?

– Была, – согласился сенатор. – Но если бы ее организаторы и участники не выиграли, а проиграли, им бы пришлось нести ответственность, какие бы благородные мысли не воплощались бы в Декларации независимости. Они рисковали головами и знали это.

– Так что же, моральная оценка зависит от того, выиграет человек или проиграет? Вы так считаете? – В голосе Кэрри звучало недоумение.

– Об этом люди спорят давным-давно, – ответил сенатор, – и я не буду притворяться, что знаю ответ, – Он улыбнулся: – Но я знаю, что если кто-то возьмет законность в свои руки, а кто-то другой при этом пострадает, то я не буду требовать всеобщей амнистии.

– Вы не верите, что человек должен подставить и другую щеку? – Кэрри был убежден, что завоевал в споре победное очко.

 – Я знал случаи, когда такой подход наградил человека двумя фонарями вместо одного, и все равно ему пришлось продолжать драку. – Сенатор наклонился и протянул руку с деньгами через плечо таксиста. – Предчувствие, не предчувствие, но мы на месте.

Они вышли из такси и прошли между барьерами к трибуне. Флаги развевались, плакаты покачивались, несколько голосов запело что-то невразумительное.

– Да здесь одни полицейские, – сказал Кэрри Уайкофф. – Можно подумать, что-то будет.

– Я так и знал, что вы ляпнете какую-нибудь глупость, – ответил сенатор и продолжал: – Гровер, вы выбрали чудесный день!

– Рад вас видеть, Джек, – ответил Фрэзи. И вас, Кэрри. Вы пришли вовремя. Мы как раз собрались заводить шарманку.

Все трое рассмеялись.

– Бегом на трибуну, занимайте места, – продолжал Фрэзи. – Я сейчас.

– Вы, конечно, рассчитываете, – сказал сенатор, – на короткий спич о Боге, патриотизме и будущем человечества, без низких политических материй, да?

Фрэзи снова улыбнулся:

– Вот именно.