|
Голова совершенно седая, но в бровях еще сохранились темные волоски; нос луковицей, губы сложены в обманчиво капризную гримасу, на загорелом лице – серо голубые, с мешками, глаза. Движения преувеличенно энергичные, точно он сознавал, что силы у него уже на исходе; меньше ростом и стройнее, чем Дэвид представлял его себе по фотографиям. – Великая честь быть в вашем доме, сэр. – Чепуха. Чепуха. – Старик потрепал Дэвида по локтю, его веселые, насмешливые глаза пытливо и вместе высокомерно глядели на гостя из под бровей и белой пряди волос на лбу. – О вас позаботились? – Да. Все в порядке. – Надеюсь, Мышь не заморочила вам голову. У нее не все дома. – Старик стоял подбоченясь, явно стараясь казаться моложе и живее – ровней Дэвиду. – Воображает себя Лиззи Сиддал. А я, значит, тот самый отвратительный маленький итальяшка… Оскорбительно, черт побери, а? Дэвид засмеялся: – Я действительно заметил некоторую… Бресли закатил глаза. – Дорогой мой, вы и понятия не имеете. До сих пор. Девчонки этого возраста. Ну, а как насчет чая? Да? Мы в саду. Когда они двинулись к выходу, Дэвид указал на «Охоту при луне»: – Рад, что снова вижу это полотно. Дай бог, чтобы полиграфисты сумели достойно воспроизвести его. Бресли пожал плечами, как бы показывая, что этот вопрос нисколько его не трогает или что он безразличен к столь откровенной лести. Он снова бросил на Дэвида испытующий взгляд: – А вы? Говорят, вы первый сорт. – Да что вы, куда мне. – Читал вашу работу. Все эти ребята – о них я и не знал ничего. Хорошо написали. – Но неверно? Бресли коснулся его руки. – Я же не ученый, друг мой. Вам это может показаться удивительным, но я не знаю многого из того, что вы, вероятно, впитали чуть ли не с молоком матери. Ну, что делать. Придется вам с этим смириться, а? Они вышли в сад. Девушка по прозвищу Мышь, по прежнему босая и в том же белом арабском наряде, шла по лужайке со стороны дальнего крыла дома с чайным подносом в руках. Она не обратила на мужчин никакого внимания. – Что я говорил? – проворчал Бресли. – Хлыста бы ей хорошего по мягкому месту. Дэвид закусил губу, чтобы не рассмеяться. Подойдя к столу под катальпой, он заметил вторую девушку: она стояла в том уголке лужайки, который был скрыт за густым кустарником и не виден со стороны дома. Должно быть, все это время она читала – он видел, как она направилась в их сторону с книгой в руке, оставив на траве соломенную шляпу с красной лентой. Если Мышь выглядела странно, то эта особа – просто нелепо. Ростом она была еще ниже, очень худая, с узким лицом и копной вьющихся, красноватых от хны волос. Ее уступка требованиям приличия сводилась лишь к тому, что она надела нижнюю трикотажную рубашку – не то мужскую, не то подростковую, выкрашенную в черный цвет. Короткое это одеяние едва едва прикрывало ее чресла. На веках лежали черные тени. Она напоминала тряпичную куклу, этакую неврастеничную уродку, персонаж из трущобной части Кингс роуд. – Это Энн, – сказала Мышь. – Известная под кличкой Уродка, – добавил Бресли. Бресли жестом пригласил Дэвида сесть рядом с ним. Дэвид медлил, видя, что свободным остается лишь один стул; но Уродка довольно неуклюже опустилась на траву возле подруги. Из под ее черной рубашки стали видны красные трусики. Мышь принялась разливать чай. – Первый раз в этих краях, Уильямс? Вопрос давал повод для вежливой беседы; впрочем, восторги Дэвида по поводу Бретани и ее ландшафта были вполне искренни. Старику это, видимо, понравилось, он начал рассказывать историю своего дома: о том, как нашел его и почему покинул Париж. Со смехом поведал о том, как ему создали репутацию оригинала отшельника, – должно быть, ему доставляло удовольствие беседовать с другим мужчиной. |
