Саймон пытался не обращать внимания на свирепую боль, впившуюся в его и без того измученные суставы. Он как будто снова был привязан к колесу и растянут до предела, но на сей раз у него был выход. Если он разожмет руки, все будет кончено в один миг. Наступит покой.

Но он видел слишком много и слишком много страдал, чтобы успокоиться в забвении.

Напрягшись так, что чуть не потерял сознание от боли, он подтянулся немного выше. Когда его руки согнулись настолько, насколько это было возможно, он попытался нащупать новую опору. Наконец концы его пальцев нашли расщелину между камнями; он снова подтянулся, невольный крик боли вырвался из его груди. Камень был скользкий, он чуть не упал, но все же с последним рывком ему удалось подтащить верхнюю часть тела к зубцам площадки, однако ноги его все еще торчали над пропастью.

Ворон, укрывшийся под навесом башни, смотрел на него. Желтые глаза птицы были пусты. Саймон подтянулся еще немного вперед, ворон отскочил чуть подальше и склонил голову набок, наблюдая. Саймон подполз к окну башни, думая только о том, чтобы спрятаться от ледяного ветра. Руки и плечи его болели, лицо было опалено жгучим холодом. Схватившись за раму, он внезапно почувствовал, как что-то новое охватило его: жгучее покалывание, пробежавшее по коже и бесившее, как укусы тысячи муравьев. Ворон метнулся в небо, подхваченный сильным ветром, и скрылся из глаз.

Жжение становилось сильнее, суставы сводило судорогой. Что-то выжимало воздух из его груди. Саймон понял, что прыгнул прямо в западню, поставленную специально для того, чтобы ловить и убивать не в меру прытких судомоев.

Простак, подумал он. Вот уж кто простак!

Он полувполз-полуупал в окно башни, прямо на лестницу. Давление внезапно прекратилось. Саймон лежал на холодных камнях, его била дрожь. Он никак не мог отдышаться. В голове стучало, шрам на щеке горел. Желудок, казалось, поднялся к горлу.

Тут что-то сотрясло башню — глубокий звон, словно зов чудовищного колокола, отдавшийся в костях Саймона и пронзивший его череп. Такого он не слышал никогда в жизни. Долгие мгновения мир казался вывернутым наизнанку.

Саймон, дрожа, сжался на ступеньках.

Это не колокола башни, подумал он, когда эхо стихло и в голове у него начало проясняться. Они звонили каждый день всю мою жизнь. А это что было?

Он немного согрелся, и кровь прилила к онемевшим рукам. Горела не только щека. Саймон провел пальцами по лбу и обнаружил вздувающуюся над глазом шишку. Даже легкое прикосновение к ней заставило его зашипеть от боли.

Могло быть и хуже, сказал он себе. Я мог стукнуться головой, когда прыгал на стену. Тогда сейчас меня уже не было бы. А теперь я в башне. Я там, где должен был… где хотел оказаться Сверкающий Гвоздь…

Сверкающий Гвоздь! Он в ужасе протянул руку к поясу, но меч был привязан у его бедра. В какой-то момент он поранил Саймона — две царапинки извивались на левой руке, — но не сильно. Меч по-прежнему был с ним. Это было главное.

Меч тихо пел ему. Он скорее ощущал, чем слышал это пение, соблазнительный нежный зов, заставляющий забыть о боли в голове и разбитом теле. Меч хотел наверх.

Теперь? Просто идти наверх? Милостивый Эйдон, так трудно думать! Он заставил себя подняться и пополз к ступеням, потом прислонился спиной к гладкой стене, пытаясь расслабить мышцы. Когда все суставы снова начали сгибаться, Саймон схватился за стену и поднялся на ноги. Мир немедленно начал качаться и кружиться, но Саймон взял себя в руки, приложил ладони к глубокой резьбе и через несколько мгновений смог стоять без подпорки.

Некоторое время он помедлил, прислушиваясь к стону ветра и слабым звукам битвы. Возник какой-то новый звук, постепенно становясь громче. В лестничном колодце эхом разносились чьи-то шаги.

Саймон беспомощно огляделся. Спрятаться было негде.