Генри всем отвечал. В типографии он заказал двойные открытки размером с пригласительный билет, на лицевой части которых были отпечатаны цветные фрагменты обложек различных зарубежных изданий его романа. Открытка имела два преимущества: являла собой авторский сувенир, ценный для читателя, и вместе с тем ограничивала объем письма — две странички внутри карточки и одна на обороте. Ответ получался достаточно длинным, чтобы поблажить читателю, и достаточно коротким, чтобы поблажить себе.

Почему он всем отвечал? Потому что роман, хоть и принадлежал его прошлому, был внове для читателей, и эта свежесть впечатлений сквозила в их письмах. Отмолчаться в ответ на доброту и порыв было бы невежливо. Хуже того — это означало бы неблагодарность. Именно признательность выработала в Генри привычку еженедельно находить время, чтобы отписать своим почитателям. Оказалось, можно легко сочинить пять-шесть ответов, сидя в кафе, или во время затишья в шоколаднице, или на репетиции.

На личные вопросы Генри не отвечал, делая исключение лишь для самых юных корреспондентов, но роман обсуждал охотно. Читательские вопросы и комментарии были весьма схожи. Вскоре Генри выработал стандартные ответы с небольшими вариациями, под стать тону или ракурсу конкретного письма. В романе фигурировали дикие животные, и потому было много вопросов о зверях, реальных и метафорических. Читатели полагали, что Генри — специалист-зоолог или по меньшей мере всю жизнь страстно любит дикую природу. В ответ он писал, что любит природу как всякий впечатлительный обитатель нашей планеты, но безудержный интерес и всепоглощающая любовь к животным не числятся среди его характерных черт. Причина, по которой звери стали персонажами романа, объяснял Генри, скорее техническая, нежели сентиментальная. Слова голенького человека соплеменники, вероятнее всего — да нет, наверняка, — воспримут как ложь. Но явись он в шерсти и перьях, и станет шаманом, изрекающим великую истину. Мы циничны к представителям своего вида, однако внимательны к животным, особенно диким. Не можем уберечь от уничтожения их среду обитания, но очень стараемся уберечь их самих от чрезмерной иронии.

В письмах Генри частенько приводил забавный пример: если я рассказываю о дантисте из Баварии или с берегов Саскачевана, то должен учитывать представления о дантистах и обитателях этих мест, которые существуют у читателей, пребывающих в тисках предубеждений и стереотипов. Но совсем иное дело, когда в роли дантиста выступает носорог из Баварии или с берегов Саскачевана. Внимание обостряется, ибо читатель не имеет предубеждений против носорогов-дантистов — из Баварии или других мест. Читательское недоверие уходит, точно сценический занавес. Теперь уже легче поведать историю. Люди гораздо охотнее верят невообразимому.

Письма приходили из почтового эфира, и ответы отправлялись в почтовый эфир. В сумке Генри почти всегда лежал его маленький авторский набор: открытки, марки, конверты и пачка читательских писем.

†

Однажды зимой пришел большой конверт. Обратный адрес сообщал, что письмо отправлено из того же города, но, как обычно, добиралось окольными путями — на сей раз через британского издателя. Судя по толщине конверта, читателю было что сказать. Генри вздохнул и положил письмо в стопку корреспонденции.

Он распечатал его только через неделю. Основным содержимым конверта была фотокопия новеллы Флобера «Легенда о св. Юлиане Странноприимце». Генри о ней не слышал, ибо читал лишь «Мадам Бовари». Послание озадачило. Генри пролистал страницы. Несколько абзацев длинноватого рассказа были выделены желтым цветом. Генри отложил конверт, уже утомленный просьбой незнакомца. Наверное, тот будет единственным читателем, чье письмо останется без ответа. Но потом, когда варил кофе, Генри передумал. В голове занозой сидел вопрос: с какой стати ему прислали новеллу французского писателя девятнадцатого века? Генри прошел в кабинет — посмотреть значение слова «странноприимец».