Он собирался навестить Поля в тюрьме, но, хотя Поль и писал ему каждую неделю сухие, короткие записочки, Бэббиту казалось, что он умер. И он по-настоящему тосковал без Танис.

«Я-то думал, когда расстался с Танис: „Ах, какой я умный, какой независимый“, — а оказывается, она мне нужна, нужна до зарезу! — бушевал он. — Майра ни черта не понимает! Она только одно и умеет — жить, как все, лишь бы не отличаться от других! Вот Танис, наверно, сказала бы, что я прав».

Наконец он не выдержал и как-то вечером помчался к Танис. Он не надеялся застать ее, но она оказалась дома — и одна! Но это уже была не Танис. Это была учтивая, высокомерная, одетая в ледяную броню особа, внешне похожая на Танис. Она сказала ровным и равнодушным тоном: «А-а, Джордж! Так в чем же дело?» — и он уполз домой, как побитая собака.

Единственно, кто его утешил, это Тед и Юнис Литтлфилд.

Они вбежали в гостиную однажды вечером, когда Тед приехал из университета, и Тед весело сказал:

— Что это Юни мне рассказывает, папка? Говорят, что ее отец сказал, будто ты всех взбудоражил — хвалил старого Сенеку Доуна. Елки-палки! Так им и надо! Бей их по башке! Шевели их! Наш городишко совсем закис!

А Юнис прыгнула к Бэббиту на колени, расцеловала его, прижалась стриженой головкой к его подбородку и замурлыкала:

— По-моему, вы во сто раз лучше Говарда. Скажите, — доверчиво спросила она, — почему Говард такой старый ворчунишка? Сердце у него доброе, и, честно говоря, он очень умен, но никак не научится поддавать газу, когда надо, хоть я его и муштрую вовсю! Как вы думаете, милейший, можно ли с ним что-нибудь сделать?

— Нет, Юнис, нехорошо так говорить о своем папе! — заметил Бэббит самым внушительным тоном, как было принято на Цветущих Холмах, но впервые за много недель почувствовал себя счастливым. Он вообразил себя старым вольнодумцем, которого поддерживает любовь младшего поколения. Все втроем они пошли грабить холодильник. Бэббит снял:

— Хорошо, что мамы дома нет, она бы нам задала!

А Юнис захлопотала, сделала им огромную яичницу, чмокнула Бэббита в ухо и голоском заботливой аббатисы произнесла:

— Сам черт не поймет, почему такие феминистки, как я, все-таки нянчатся с мужчинами!

Ободренный ее поддержкой, Бэббит вызывающе встретил Шелдона Смийса, заведующего воспитательной частью ХАМЛа и руководителя хора в церкви на Чэтем-роуд. Смийс сжал потной рукой пухлую руку Бэббита и запел сладким голосом:

— Что ж это, брат Бэббит, вас так давно не видно в церкви? Знаю, у вас множество чрезвычайно сложных дел, но не надо забывать ваших дорогих друзей и наш отчий дом — святую церковь.

Бэббит освободил руку от нежного пожатия — Смийс обожал долго жать руки — и буркнул:

— И без меня отлично обойдетесь! Простите, Смийс, бегу! Всего!

Но потом он сетовал: «Если уж эта глиста имеет наглость тащить меня в церковь, значит, их святая братия, наверно, тоже про меня болтает».

И снова он слышал, как они все шушукаются — доктор Джон Дженнисон Дрю, Чамондли Фринк, даже Уильям Вашингтон Иторн. И вся его независимость испарялась, он одиноко бродил по улицам, боясь их пристальных, беспощадных глаз и неумолимого шипящего перешептывания.

— У него такой прекрасный голос, такой одухотворенный! По-моему, тебе не стоило говорить о нем так резко только потому, что ты не любишь музыки.

И жена показалась ему чужой: насупившись, он смотрел на эту полную суетливую женщину с пухлыми голыми руками и удивлялся, как это она очутилась здесь.