|
Она слышала, как вы сами сказали мне, что ваше первоначальное отвращение к нему прошло. Луцилла! Что то необъяснимое, что то непреодолимое говорит мне, что ее возвращение в Англию будет гибельно для моих надежд, если только она не застанет нас связанными друг с другом более прочными узами, чем теперь. Вы, может быть, думаете, что такие фантастические опасения недостойны мужчины. Дорогая моя! Достойны они или нет, вы должны смотреть на них снисходительно. Они внушены любовью к вам. При таких обстоятельствах я готова была пойти на какие угодно уступки и сказала об этом ему. Он подвинулся ко мне ближе и обнял меня за плечи. – Разве мы не обещали друг другу быть мужем и женой? – прошептал он. – Обещали. – Разве мы не совершеннолетние и не можем поступать как нам угодно? – Можем. – Освободили бы вы меня от терзающей тревоги, если бы могли? – Вы это знаете. – Вы можете. – Как? – Дав мне право мужа, Луцилла, согласившись обвенчаться со мной в Лондоне в течение двух следующих недель. Я отшатнулась от него и взглянула на него с изумлением. В ту минуту я неспособна была поступить иначе. – Я не прошу вас сделать что нибудь недостойное вас, – сказал он. – Я говорил с одной моей родственницей, замужней женщиной, живущей близ Лондона, дом которой открыт для вас до дня нашей свадьбы. Через две недели нам можно будет обвенчаться. Вы можете, конечно, написать домой, чтобы там о вас не беспокоились. Скажите им, что вы здоровы и счастливы и находитесь на попечении ответственного и почтенного лица, но ничего больше. Пока мадам Пратолунго получит возможность вмешаться в нашу жизнь, скрывайте ваше местопребывание. Лишь только мы обвенчаемся, расскажите все. Пусть все ваши друзья, пусть весь свет узнают, что мы муж и жена. Его рука дрожала, лицо горело, глаза пожирали меня. Некоторые женщины на моем месте были бы оскорблены, другие были бы польщены. Что же касается меня – этим страницам можно доверить секрет, – то я была испугана. – Вы предлагаете мне побег? – спросила я. – Побег! – повторил он. – Какой же это побег, когда мы помолвлены и нам не о ком думать, кроме себя? – Я должна думать о моем отце и о моей тетке, – отвечала я. – Вы предлагаете мне уехать тайно и скрывать от них свое местопребывание. – Я прошу вас погостить две недели в доме замужней женщины и скрывать ваше местопребывание от нашего злейшего врага, пока вы не станете моей женой, – отвечал он. – Что вы находите ужасного в этом предложении, чтобы бледнеть и смотреть на меня такими испуганными глазами? Разве я помолвлен с вами без согласия вашего отца? Разве мы не помолвлены? Разве мы не имеем права решать за себя? Нет решительно никакой причины, которая могла бы помешать нам обвенчаться хоть завтра. Вы все еще колеблетесь? Луцилла, Луцилла! Вы принуждаете меня высказать подозрение, преследующее меня с тех пор, как я приехал сюда. Неужели вы действительно так переменились ко мне, как это мне кажется? Неужели вы действительно уже не любите меня так, как любили в былое время? Он встал, отошел на несколько шагов, облокотился на парапет и закрыл лицо руками. Я сидела одна, не зная, что сказать или сделать. Тревожное сознание, что он имеет право жаловаться на меня, не покидало меня, как я ни старалась отделаться от него. Оскар не имел права ожидать, что я соглашусь на его предложение, против этого предложения были доводы, которые заставили бы задуматься всякую женщину на моем месте. Тем не менее что то во мне склоняло на его сторону. Едва ли это был голос совести, говоривший мне: «Было время, когда его просьбы заставили бы тебя уступить, было время, когда ты не колебалась бы, как колеблешься теперь». Какие бы чувства ни владели мной, я заставила себя встать со скамейки и подойти к нему. |
