|
Она не могла объяснить этого чувства, а могла только испытывать его. – У меня есть какое то странное чутье, – сказала она мне однажды. – Так, например, я знала, что лицо у Оскара светлое и чистое, я это почувствовала в тот вечер, когда впервые услышала его голос. Голос этот проник мне прямо в сердце, и я его представила точь в точь таким, каким вы потом его описывали. Мистрис Финч говорит, что его лицо белее моего. Вам тоже так кажется? Это меня очень радует. Встречали ли вы когда нибудь такого человека, как я? У меня самые странные мысли в слепой моей голове. Я связываю жизнь и красоту со светлыми красками, смерть и преступление – с темными. Если б я вышла замуж за темнолицего человека и потом прозрела, я убежала бы от него. Этот странный предрассудок Луциллы против смуглых людей был несколько неприятен мне по личным соображениям. Он заключал в себе как будто отчуждение моего собственного вкуса. Между нами, у покойного доктора Пратолунго было лицо темно коричневого цвета. Вообще же в Димчорче за эти пять дней не произошло ничего, что стоило бы отметить. Бродяги не появлялись более в Броундоуне, Оскар не менял ничего в своем образе жизни. Он удостоился неоднократного посещения нашей маленькой странницы Джикс. Каждый раз девочка серьезно напоминала ему опрометчивое обещание обратиться к полиции и подвергнуть телесному наказанию двух гадких незнакомцев, смеявшихся над ней. Когда прибьют их? Когда Джикс это увидит? Такими вопросами эта маленькая особа всегда начинала разговор, когда удостаивала Оскара утреннего посещения. На шестой день золотые и серебряные пластинки были привезены обратно в Броундоун с лондонской фабрики. На следующее утро я получила записку от Оскара. Она была следующего содержания: "Дорогая мадам Пратолунго, уведомляю вас с сожалением, что ничего не случилось в прошлую ночь. Мои замки и затворы в надлежащем порядке, мои золотые и серебряные пластинки в целости и сохранности в мастерской, а сам я в настоящую минуту завтракаю с неперерезанным горлом. Ваш ОСКАР". После – этого мне нечего было говорить. Джикс могла упорно вспоминать двух подозрительных бродяг, но люди взрослые и благоразумные перестали думать о них. Настала суббота, десятый день после того памятного разговора моего с Оскаром в маленькой броундоунской гостиной, когда я вынудила его мне открыться. Поутру он был у нас. Под вечер мы пошли в Броундоун посмотреть на начало его новой работы из золота – ящика для перчаток, предназначенного для туалетного столика Луциллы. Мы оставили Оскара увлеченным своим трудом. Он намеревался не прекращать работу до тех пор, пока не стемнеет. Под вечер Луцилла села за фортепьяно, а я, выполняя обещание, отправилась на другую половину дома. Несчастная мистрис Финч решила произвести коренное преобразование в своем гардеробе. Она просила меня, ссылаясь на мой «французский вкус», помочь ей советом. – Я не имею средств покупать новые платья, – говорила бедная дама, – но многое из старого можно бы еще переделать, если бы только взяться за это умело. Как было не помочь в этой просьбе? Даже если впереди крик младенца, растрепанная повесть, беготня детей. И вот в то время, когда достопочтенный Финч занят был составлением своей проповеди, я спустилась в гостиную мистрис Финч с готовностью практически помочь ей, с ножницами и выкроечною бумагой в руках. Едва принялись мы за дело, как один из старших детей пришел с известием из детской. Там пили чай, но, как обыкновенно, Джикс отсутствовала. Ее искали сначала на нижнем этаже дома, а потом в саду; нигде не видно было ее следов. Никто не был ни удивлен, ни встревожен. Все решили, что она, видимо, опять отправилась в Броундоун, а мы снова погрузились в пыльные глубины гардероба мистрис Финч. Я только убедила ее в том, что голубая шерстяная кофта отслужила свой срок, и получила разрешение на окончательное удаление ее из гардероба, когда жалобный крик долетел до нашего слуха из сада через отворенную дверь. |
