|
– Боялись? Да чем же вас лечат? – Лекарством. – Несколькими лекарствами или одним? – Только одним. – Как оно называется? ? – Нитрат серебра. Я вскочила на ноги, взглянула на него и, пораженная, опустилась в кресло. Как только я пришла в себя, вспомнила впечатление, произведенное на меня встречей с человеком с синим лицом в Париже. Объясняя мне действие лекарства, он не назвал болезнь, от которой принимал его. Оскару суждено было страдать от этой же болезни. Я так была поражена, что слова не могла выговорить. При его природной впечатлительности мне не нужно было произносить каких либо слой. Лицо мое отразило все, что происходило у меня в душе. – Вы видели человека, принимавшего нитрат серебра! – воскликнул он. – А вы видели? – спросила я. – Я знаю, какой ценой покупают излечение, – отвечал он спокойно. Его хладнокровие потрясло меня. – Давно ли принимаете вы это ужасное лекарство? – спросил я. – Неделю с лишком. – Я еще не вижу в вас перемены. – Доктор говорит, что в продолжение многих недель видимой перемены не будет. Эти слова возбудили во мне минутную надежду. – Еще у вас есть время одуматься, – сказала я. – Бога ради, взвесьте хорошенько на что вы решаетесь, пока не поздно! Он горько усмехнулся. – Как я ни слаб характером, – отвечал он, – но на этот раз твердо решился. Я, вероятно, смотрела на это дело, как женщина. Я возмутилась, глядя на его прекрасный цвет лица и думая о том, что с ним впоследствии будет. – В уме ли вы? – заговорила я. – Вы утверждаете, что твердо решились сделать себя пугалом для всякого, кто вас увидит? – Единственный человек, мнением которого я дорожу, никогда не увидит меня, – отвечал он. Наконец я его поняла. Вот соображение, заставившее его решиться на этот ужасный шаг. Весьма естественно, что такой оборот разговора вызвал в моей памяти отвращение Луциллы ко всему темному. Призналась ли она ему в этом так же, как мне? Нет. Я припомнила, что она не раз просила меня не сообщать ему этого обстоятельства. Вскоре после первого знакомства Луцилла спрашивала Оскара, на кого из своих родителей он похож. На этот вопрос он ответил ей, что его отец был человек смуглый. Деликатная Луцилла тотчас же встревожилась. «Он с большой любовью отзывается об отце, – сказала она мне. – Его может огорчить, если он узнает о моем отвращении к смуглым людям. Давайте молчать об этом». Вспомнив все это, я готова была сказать ему, что Луцилла услышит от других о переменах, происшедших в нем, и предупредит Оскара о том, какие могут вытекать из этого неприятные последствия. Но, подумав, сочла необходимым сначала узнать, как он пришел к такому решению. – Мне не нужно советов, – отвечал он резко. – В моем положении нельзя колебаться. Даже такой нервный, нерешительный человек, как я, не может сомневаться там, где нет выбора. – Вам доктора сказали, что нет выбора? – спросила я. – Доктора боялись сказать мне. Пришлось принудить их к ответу. Я им сказал, чтобы они, как честные люди, отвечали откровенно на прямой вопрос. Могу ли я надеяться, что припадки пройдут? Они отвечали, что в мои годы всегда есть надежда. Я продолжал допытываться. Могут ли они назначить срок, после которого я вправе ожидать выздоровления? Этого они не могут сделать. Врачи отвечали только, что, основываясь на своем опыте, они могут сказать мне, что болезнь моя, вероятно, пройдет, но когда, этого они сказать не в состоянии. Значит, она может продолжаться годы? Они были принуждены сознаться, что это возможно. А может быть, она и никогда не пройдет? Они попытались переменить тему разговора. Я этого не допустил. |
