|
Отроду не писала я такого длинного письма. Ваша любящая ЛУЦИЛЛА". Внизу была приписка Оскара следующего содержания: "Луцилла сообщила вам, что у меня появилась, наконец, некоторая надежда. Приписку эту делаю я без ее ведома, только вам одной, по секрету. При первой возможности приходите ко мне в Броундоун, так чтобы Луцилла об этом не знала. У меня есть к вам большая просьба. Счастье мое зависит от вашего согласия исполнить ее. Вы узнаете, в чем дело, когда увидимся. ОСКАР". Эта приписка меня озадачила. Она не согласовывалась с полным доверием, которое на моих глазах Оскар всегда оказывал Луцилле. Она противоречила понятиям моим о нем, как о человеке вовсе не скрытном, не склонном утаивать правду. Если он и скрывался, приехав к нам, то против своей воли, единственно от нежелания, чтобы в нем видели героя судебного дела. Во всех отношениях в обыденной жизни он был даже уж слишком откровенен и прямодушен. Какой может быть у него секрет от Луциллы, который он желает доверить мне, этого я никак не могла понять. Любопытство мое было сильно возбуждено, и больше прежнего захотелось поскорее вернуться. Мне удалось все устроить и проститься с отцом и сестрами вечером двадцать третьего декабря. Рано утром двадцать четвертого я выехала из Парижа и успела еще в Димчорч к концу праздника накануне Рождества. Первый час Рождества пробил на часах в нашей хорошенькой гостиной, и только тогда я убедила Луциллу отпустить меня спать после дороги. Она опять была весела и беззаботна, как в наши лучшие дни, и ей столько хотелось рассказать мне, что на этот раз даже отец не переговорил бы ее. На следующее утро Луцилла поплатилась за чрезмерное возбуждение вчера вечером. Когда я вошла к ней в комнату, она страдала от сильной головной боли и не в состоянии была встать в обычный час. Она сама предложила мне сходить в Броундоун повидаться с Оскаром после приезда. Признаюсь, это было мне на руку. Будь она зрячей, я бы не посовестилась сама отправиться в Броундоун, но мне стыдно было обманывать мою бедную слепую даже в мелочах. Итак, я пошла одна к Оскару с ведома и по желанию Луциллы. Я нашла его неспокойным, встревоженным чем то, готовым вспыхнуть по малейшему поводу. Ни следа Луциллиной веселости не было заметно у ее жениха. – Говорила она вам о новом докторе? – были первые слова Оскара. – Она говорила, что вполне ему доверяет, – отвечала я. – Она твердо убеждена, что доктор говорит правду, заявляя, что может вас вылечить. – Не полюбопытствовала ли она узнать, чем он меня лечит? – Нет, сколько могла я заметить, с нее довольно, что вас вылечат. Остальное она предоставляет доктору. Этот ответ как будто обрадовал его. Он вздохнул и откинулся на спинку кресла. – Это хорошо! – сказал Оскар как, бы про себя. – Это мне приятно слышать. – Разве способ вашего лечения является тайной? – спросила я. – Он должен быть тайной для Луциллы, – сказал Оскар решительно. – Если она будет интересоваться, надо от нее скрывать, по крайней мере, на первое время. Никто не имеет на нее влияния, кроме вас. Я ожидаю от вас помощи. – В этом то и заключается ваша просьба? – Да. – А мне можно узнать этот тайный способ лечения? – Конечно. Могу ли я просить, чтобы вы помогали мне, не понимая, в чем серьезная необходимость держать Луциллу в неведении? Он с большим ударением произнес слова: «серьезная необходимость». – Лечение это опасно? – осведомилась я. – Нисколько. – Может быть, оно не так надежно, как убедили Луциллу? – Оно совершенно надежно. – Другие доктора знали его? – Да. – Почему же они его не попробовали? – Они боялись. – Боялись? Да чем же вас лечат? – Лекарством. |
