|
. Видите ли, я уже начала дремать, потому что за лень сильно устала… Ну так вот, замолчал он, а потом говорит тихонько и странным таким голосом: «Сволочь!». Я очень удивилась, потому что он почти никогда не ругался… Он был не такой… Я его спрашиваю: «Что это ты?» Тут я открыла глаза – я ведь все время лежала с закрытыми глазами – и вижу, он валится на пол. Я закричала: «Морис!» Понимаете, человек ни разу в жизни не падал в обморок… Он хоть и не был здоровяком, но болеть никогда не болел… Я встала… зову его, говорю… А он лежит на коврике ничком и не шевелится… Я хотела его поднять, смотрю: у него на рубашке – кровь… Я позвала Франсину, это наша старшая. И как вы думаете, что она мне сказала, когда увидела отца? «Мама, – говорит, – что ты наделала!» – и кинулась вниз, звонить… Ей пришлось разбудить угольщика… – А где Франсина? – спросил Мегрэ. – У себя в комнате… Она одевается… Ночью нам было не до того, нот мы и остались неодетые… Уж вы извините, что у меня такой вид… Сначала приходил доктор, потом полицейские, потом господин комиссар… – Не могли бы вы нас оставить одних? Она поняла не сразу, переспросила: – Оставить одних? Она ушла на кухню, и слышно было, как она бранит детей – все тем же нудным, монотонным голосом. – Еще четверть часа, и я сошел бы с ума, – со вздохом проговорил Мегрэ, подходя к окошку глотнуть свежего воздуха. Трудно объяснить почему, но только во всем существе этой женщины, возможно совсем не плохой, было что то удручающе унылое, что то такое, отчего меркнул, становился угрюмым и серым даже солнечный свет, лившийся в окно. Сама жизнь делалась в ее присутствии такой тусклой, такой никчемной и монотонной, что невольно хотелось спросить себя, неужели улица со всем своим движением, солнцем, красками, звуками и запахами была еще здесь, рядом, как говорится – только руку протянуть. – Бедняга!.. Не потому, что он умер, но потому, что жил! – Кстати, как его звали? – Трамбле… Морис Трамбле… Сорок восемь лет… Жена сказала, что он служил кассиром в какой то торговой фирме на улице Сантье… Вот… Я записал: «Куврэр и Бельшас, басонная торговля…» И ко всему еще басонная торговля – шнуры, позумент и прочее для гробов и катафалков! – Знаете ли, – рассказывал полицейский комиссар, – сначала я подумал, что это она его убила… Не разобрался спросонок, меня ведь с постели подняли, я только только уснул… А тут такое творилось… Дети говорят все разом, она на них кричит, чтобы замолчали, повторяет мне по двадцать раз одно и то же – примерно то самое, что и вам рассказывала, – я и решил, что она либо придурковатая, либо и вовсе сумасшедшая. А тут еще мой бригадир вздумал ее допрашивать, «на пушку» взять хотел. Он ей: «Я вас не об этом спрашиваю, я вас спрашиваю, почему вы его убили?» А она ему: «Почему?.. Да чем же это было мне его убивать?» На лестнице соседи собрались… Здешний врач скоро принесет мне свое заключение. Он меня надоумил: утверждает, что выстрел был произведен на расстоянии и что стреляли, несомненно, из какого то окна напротив… Я и послал своих ребят в отель «Эксельсиор». Коротенький припев все вертится и вертится в голове у Мегрэ: «Бедняков не убивают…» Тем более бедняков, которые сидят в нижнем белье на краю супружеской кровати и скребут свои натруженные подошвы! – И вы что нибудь обнаружили там, в доме напротив? Мегрэ внимательно осматривал окна отеля «Эксельсиор», впрочем, вернее было бы назвать его не отелем, а меблированными комнатами. |
