Все это добро он уложил в деревянные лари, после чего, чмокнув коней во влажные ноздри, сказал: «В добрый час!» — и мы отправились в путь. Десять лет назад, в дождливый апрельский день мы помахали на прощанье руками помахали просто так, никому, ведь нас никто не провожал и махать было некому, но уезжать без провожающих грустно, вот мы и махали, пока в синих сумерках не скрылись последние дома Олдтауна. По непросохшему после дождя проселку мы отправлялись неведомо куда, чтобы неведомо кому дарить свое искусство. Ночь заставала нас под открытым небом либо на заброшенных фермах — безнадежно одиноких, но, по словам Бернардье, гордых тем, что несем искры воскрешенной любви в юдоль мировой скорби; бездомные, мы исходили пешком тысячи километров, нас одолевал холод, освистывали мальчишки, родители их обливали нас холодным презрением, град острых как сабли насмешек сыпался чаще, чем брошенные милостыней гривенники, одежды паяцев, толстый слой пудры и румян, шутовские перья и бубенчики на шапках делали нас похожими на пугала. Тысячи километров прошагали мы — ненужные никому, абсолютно никому, но верные своему милому чудаковатому Бернардье, его отчаянной прихоти снова возвратить миру сцену.
— Выше голову, юные леди и джентльмены! — кричит Бернардье. — Перед нами Дарлингтон! Вам, наверное, и невдомек, что Дарлингтон — город старых культурных традиций. Уж здесь-то знают, что такое театр, даю голову на отсечение.
— Мы это уже слышали, Бернардье, — отвечает Осман. — Ты мастер на обещания.
— Зачем ворошить прошлое, мой мальчик. Дарлингтон — воистину изумительный город! Шевелитесь, шевелитесь же! Мальвина, надень атласное платье. Ты ведь поешь «Вечернюю серенаду», верно? Умоляю, будь неотразима! Осман, ты сомневаешься в жителях Дарлингтона, но пусть это не мешает тебе трубить не хуже настоящего королевского горниста. Твой инструмент должен плакать! Антуан, в прошлый раз твои колокольчики никуда не годились.
Позор! Ей-богу, в жизни не слыхал более бездарных звуков. Колокольчики — это тебе не жестяные погремушки, их следует касаться едва-едва, самым кончиком палки, чтобы разбудить нежную хрустальную душу, а не жестяную злобу, вот так: дзиньдзинь, дзии-дзинь… Доротея, когда танцуешь, не задирай ноги слишком, это неприлично. Юным красавицам запрещено задирать ноги… Ну же, ну же, скорей!
Царит всеобщая суета, из сундуков появляются самые свежие наряды, на лица накладывается грим, ведь вот-вот бродячий театр Бернардье вступит в Дарлингтон. У меня-самый красивый голос, а потому я иду впереди, выкрикивая в картонный конус: — Сюда, пленники скуки! Сюда, охотники за простыми радостями! Приехал театр Бернардье!
Как, вы не слыхали о театре Бернардье? Он гастролировал по всему миру, удостоен множества медалей и осыпан множеством почестей, ибо больше никто не предложит вам столько улыбок и грусти, тоски и восторга! Аплодируйте, аплодируйте!
Фанфары, барабаны, колокольцы, девушки-танцовщицы, шарманки, хохот клоунов, граммофоны с рупорами, и над всем этим — мой голос: — Вы позабыли, что такое сцена. Вы не проливали слез, видя ее волшебное пространство. Стоит взмыть занавесу, и театр Бернардье перенесет вас сквозь время, обдаст огнем человеческих страстей-любви и ревности, нежности и ярости, скупости и терзаний самолюбия.
Запомните: театр Бернардье разбил бивак на городском холме, вас там ждут! Цены доступные.
Скидка для школьников и безработных. Если у вас нет денег, мы примем плату и продуктами. В крайнем случае — несите старые вещи и одежду. Знаменитый и единственный во всем мире театр Бернардье ждет вас!
Прилипшие к окнам жители провожают нас непонимающими взглядами. Некоторые высыпали на балконы и стоят там, как мертвые восковые фигуры: на лицах застыло выражение удивления, безразличия или брезгливости. |