— Вы еще скажите, что Игра это инструмент принуждения, как старые тюрьмы!

— Да, Малковиц, да. Кстати, и ваш остров Боли по сути своей есть страх и ужас. Пусть по сравнению со старыми тюрьмами это курорт. Но живущих в настоящем времени он страшит не менее, а то и более, чем средневековые казематы тех, кто жил тогда. А Игра… Аналог смертной казни. Случаев, когда участники выживали, не слишком много. Кстати, мы ведь сами решали, когда и кто должен остаться, так что не корчите из себя белую овечку. Не к лицу это вам. Хотя, наша Игра не только страх, но еще и возможность.

— Остальным людям нельзя идти против норм, правил, законов!

В ответ на эту высокопарную чушь Марио и Холбик откровенно заржали, ну а Олаф ограничился злобной усмешкой. Я их понимал, причем очень даже хорошо — нет ничего хуже, чем выслушивать заправилу, насквозь пропитавшегося ханжеством и притворством, но по сути своей такого же как они.

— Бросьте, Малковиц, бросьте эти ваши излияния, — рыкнул Марио. — Шестнадцать лет я состою в Гончих и последние три года возглавляю их. Кому как не мне знать, кто мы и что мы есть такое. К нам тянутся все те, кто иначе станет большой головной болью для вас. Если человек не Гончий, то он или участник Игры, или постоялец вашей тюряги. Ну… это я про определенную категорию людей, сами понимаете. Кстати, к тут присутствующим это тоже относится. Все четверо из нас тоже… сильно отличаются от обычных людей и все, за исключением Малковица, не собираются скрывать это.

— Ты отвлекся от темы, Марио.

— Извини, Гард, возвращаюсь. Сделайте Игру пресной, и тогда ваша модель государственного устройства не рухнет, но один из камней в основании вы выбьете. А где одна прореха, там появятся и другие. Уберите оттуда тех, кто способен убивать и тогда… Помните, что была одна такая забава, где на арену выпускали быка и люди убивали его при помощи холодного оружия?

— Да, и что с того?

— Но это же очевидно! — Марио не разделил недоумения своего собеседника. — Эта забава мигом утратила первоначальную популярность, когда быков стали выпускать одурманенными, под воздействием всяких разных препаратов. Они заботились о людях, исключая возможный риск. И чем это закончилось? Даже последним идиотам стала ясна искусственность зрелища и на трибунах остались лишь убогие садисты, боящиеся собственной боли и обожающие чужую. А таковы все трусы и ничтожества.

Да, опаснейший человек. Надеюсь, мне я не встречусь с ним в открытом поле. Результат этой встречи может оказаться весьма плачевным…

— Слушайте, Малковиц, слушайте, вам дело говорят, — недружелюбно оскалился Олаф. — Уберите из Игры тех, кто может оказывать сопротивление, и тогда вы уверите всех в том, что она всего лишь блеф. Потом это еще сойдет, но сейчас рано, наши зрители еще не настолько отупели.

— Не все из них…

— Верно, Марио. Хоть я тебя и сильно не люблю, но ты умен. Да и часть Гончих разочаруется, потеряв вкус к охоте. Обратимся к специалисту… Что сделают такие как ты, если поймут, что нет тех ощущений? Неужели примут все как есть?

Оскал… Словно пасть хищного и абсолютно безжалостного зверя распахнулась перед собеседниками Гончего, показав, что шуточки с ним лучше не шутить. Страшная, очень опасная и практически не контролируемая личность.

— Тогда мои ребятки станут вашим ночным кошмаром, Малковиц. Вашим… Всех тех, кто стоит на вершине и так любит чувствовать себя в безопасности. Гард подтвердит, он такой же как я, только более лощеный. Но троньте его любимую Игру, он сразу же вцепится вам в самое сердце и сожрет его сырым, с аппетитом причавкивая.