– На все воля Господа, – философски заключил Бернсторф.

– Пусть так. – Я на миг умолк и продолжил «дозволенные речи»: – И мы, и государь понимали, что покушения будут продолжаться. Вот тогда-то русский монарх и показал свое истинное лицо. Как сюзерен, он обязан был защитить своих вассалов, и он предложил защиту, но какую! Продать ему лично все без исключения патенты, по сорок тысяч рублей за каждый.

– Но ведь у вас больше сотни патентов. Это было щедрое предложение, – удивился посол.

– Граф, у нас двести сорок семь патентов в общей сложности. Из них сто семь мои личные. – Я развел руками. – А предприятие, работающее лишь на пятидесяти двух из них, только за прошлый год принесло в общей сложности двенадцать миллионов рублей серебром чистого дохода. Я не буду вас утомлять расчетами, в крайнем случае вы можете дать указание своим советникам по экономике, пусть проверят, но государь просто занизил стоимость этих патентов примерно в двадцать раз. Я уж молчу про то, что после продажи патентов наши производства должны были бы сами приобретать у него лицензии, чтобы не нарушать закон. Естественно, мы отказались от такой «помощи», но… у Его величества тоже есть экономические советники, и они, просчитав выгоду от приобретения, закусили удила. Я не знаю, как они этого добились, но в результате на нас началось давление. И прежде всего на меня, как на самого крупного держателя патентов и владельца самого большого пая в производстве. В ход пошло все, от грязных слухов и мерзких пасквилей в газетах до тщательно раздуваемых скандалов с мнимым банкротством, отстранение от постов и опала со ссылкой на Урал-камень, где в качестве «утешения» вменили в обязанности привести в порядок бог знает когда захиревшее производство, и даже подарили в нем половинную долю, что было уже абсолютной издевкой. А потом меня попытались добить, окончательно разлучив с семьей, которая и так довольно редко имела возможность навещать меня в ссылке. Мою жену посадили под домашний арест, очевидно, чтобы не сбежала во время очередной фискальной проверки на наших производствах… Узнав об этом, я сам бежал из ссылки, примчался в Хольмград и неделю прятался в собственном доме. Узнав о моем побеге, власти решили устроить ловлю на живца и отпустили мою семью «к мужу и отцу»… а потом взрыв дирижабля, на котором моя семья должна была улететь в Каменград, и меня, контуженого, вместе с дворецким, не пожелавшим оставить своего работодателя в трудный час, везут в застенки Особой канцелярии. Думаете, было проведено какое-то расследование причин взрыва дирижабля, в котором, по логике, просто нечему взрываться? Ни черта подобного. Вместо этого глава Особой канцелярии передает меня в руки Зарубежной стражи, давно и прочно невзлюбившей вашего покорного слугу, и сообщает, что до вечера я не доживу. Меня просто удавят по дороге… вместе с дворецким. И куда мне было деваться? Только бежать.

– Ох, князь… – Бернсторф вздохнул. – Я даже не знаю, что сказать… Жуткая история. Но в ней есть и часть вашей вины.

– О да, мне вообще не следовало затевать всю эту историю с производством. – Я горько усмехнулся.

– Почему же? – спокойно возразил посол.