Толпа разражается одобрительными кри­ками, и на этот раз Коннор не препятствует выражению чувств. Жизнь потрепала этих ребят, но здесь, на Кладбище, они уже начи­нают заряжаться новой энергией, питающей волю к победе. Коннор помнит, как это было с ним. Он чувствовал то же самое, когда при­был сюда.

— Я не знаю, что происходит с сознанием, когда кто-то из нас попадает на разборку, — го­ворит он. — Я даже не знаю, когда оно появля­ется в человеке, это сознание. Но одно я знаю точно.

Он делает паузу, чтобы убедиться в том, что все его слушают.

— Мы имеем право распоряжаться нашими жизнями!

Приветственный гул достигает апогея. Тол­па ликует.

— Мы имеем право самостоятельно решать, как поступать со своим телом!

Крики становятся еще громче.

— Мы заслужили право жить в мире, где и то, и другое возможно, и наша задача создать этот мир для всех.

***

Радостное возбуждение тем временем рас­тет и на ранчо Данфи. Гул разговоров в саду превращается в сдержанный рев по мере того, как в них вступают все новые и новые участни­ки. Гундос делится своими ощущениями с де­вушкой, которой, как и ему, досталось легкое Харлана. Какая-то женщина говорит о фильме, которого не видела, с мужчиной, помнящим друзей, с которыми ходил в кинотеатр Харлан, а не он сам.

Адмирал с женой наблюдают за тем, как на их глазах происходит настоящее чудо.

Отдельные разговоры превращаются в об­щую беседу!

Как крошечные капельки водяного пара, висящего в воздухе, под воздействием холода превращаются в прекрасную снежинку уни­кальной формы, так и разрозненные воспоми­нания, которыми делятся незнакомые между собой люди, превращаются в общий поток ин­формации.

— Посмотрите сюда! Здесь он упал с забора, когда ему было...

— ...шесть! Да, я помню это!

— Ему тогда пришлось несколько месяцев но­сить напульсник.

— Запястье до сих пор болит, когда идет дождь.

— Не нужно было лезть на забор.

— Мне пришлось это сделать — бык гнался по пятам.

— Страшно было!

— Видите цветы там, в поле? Чувствуете за­пах?

— Да, они напоминают мне о том, как однаж­ды летом...

— ...в тот год астма меня почти не мучала...

— ...казалось, я могу делать все, что угодно.

— Да! Все, что угодно!

— Жизнь так манила!

Адмирал крепко держит жену за руку. Ни он, ни она не в силах сдержать слезы, но плачут они не от горя, а от радости. Даже если бы ос­тавшаяся часть сердца остановилась в этот мо­мент, Адмирал все равно был бы самым счаст­ливым человеком на земле.

— Х-харлан? — спрашивает он несмело, глядя на толпу.

В ответ на него смотрят разом сотни глаз. Мужчина поднимает руку, осторожно дотраги­вается до горла и говорит голосом, удивитель­но напоминающим голос Харлана, но не преж­него, а повзрослевшего:

— Отец?

Адмирал настолько потрясен, что не мо­жет произнести ни слова, и жена, взглянув сначала на мужчину, обводит глазами всех и говорит:

— Добро пожаловать домой.

***

За шестьсот миль от ранчо, на кладбище старых самолетов, под крылом разрушенного лайнера, служившего когда-то президенту Со­единенных Штатов, девушка сидит за клавиша­ми огромного концертного рояля. Она играет упоенно, не обращая ни малейшего внимания на инвалидное кресло, в котором сидит, и сона­та, льющаяся из-под ее пальцев, вдохновляет тех, кто только что прибыл на Кладбище.