Вот эта самая ясность сейчас и подсказала ему, что сон, ненадолго испугавший его нереальным кошмаром, а потом вильнувший хвостом и исчезнувший неизвестно куда – словно рыбка, обнюхавшая наживку и не клюнувшая, умчавшаяся на поиски чего‑нибудь по‑вкуснее, – сон этот скорее всего все‑таки имел под собой какое‑то реальное основание – сколь бы неправдоподобным это ни казалось. В этот сон следовало внимательно вглядеться. Хорошо было бы золотую рыбку сна вернуть. Однако чем ее приманивать – писатель не знал, и думать на эту тему было некогда.

Он точно попал ногами в тапочки. Встал, лениво разгибаясь. Включил малый свет. Натянул халат. По привычке остановился перед зеркалом. Задумчиво разглядывая отражение, ковырнул мизинцем в носу – движение, не контролировавшееся с раннего детства. Нет, ничем он, пожалуй, не отличался от того Истомина, что взошел на борт «Кита» восемнадцать лет тому назад. Может, здесь, у черта на куличках, время и в самом деле текло как‑то по‑другому, чем в далеких родных местах?

А в общем – какая разница? Кого это волнует?

Он еще поразмышлял: а не заглотать ли и в самом деле еще таблетки три‑четыре? Может, сон вернется и можно будет увидеть что‑нибудь определенное, понять – кто нападает, зачем, откуда? Поморщился и мысль эту отбросил. Зевнул – с некоторой надеждой. Но тело было легким, и голова тоже, и зевок этот был не ко сну, а просто так.

«Пойти прогуляться, что ли?» – мысленно спросил он сам себя и помедлил, словно ожидая ответа неизвестно от кого.

И тут же вздрогнул и насторожился.

Показалось? Или на самом деле короткая дрожь прошла по кораблю – такая, что даже ковер ее не погасил, и она заставила тело ощутимо сотрястись – пусть и лишь на мгновение‑другое?

Это могло быть, конечно, и какой‑то физиологией, но не исключено, что и психикой. Кратковременные иллюзии, чаще всего слуховые, изредка возникали тут у каждого, хотя и не все в этом признавались: капитан, например – никогда. Могло быть. Однако...

Часа три тому назад, укладываясь в надежде уснуть, он, как нередко бывало, не потрудился затворить дверь в ванную. И сейчас отсюда ясно видел, как освещенное падавшим из спальни светом явно раскачивалось (с небольшой, правда, амплитудой) мохнатое полотенце. Оно‑то ведь иллюзиями не страдало?

Не успел он это осмыслить, как пол вторично дрогнул. И на этом вроде бы закончил свои экзерсисы.

Восемнадцать лет обитания в многосемейном гробу если чему‑то и научили Истомина, то прежде прочего тому, что для них – для населения – корабль всегда был – и должен был быть – совершенно неподвижным. Для них – потому что для воображаемого стороннего наблюдателя «Кит», возможно, и совершал какие‑то движения относительно чего‑то там, тоже воображаемого, однако этого люди ощущать никак не могли. Он, правда, медленно вращался вокруг продольной оси, получив некоторый момент количества движения, когда от него отчалил ныне покойный Петров с гравигеном в обнимку. А также, уж и совсем неторопливо, обращалась вокруг центра тяжести, общего для системы «Кит» – Петрония, растущая планета. Но люди этого никак не воспринимали – подобно тому, как не замечает вращения своего мира население любой планеты. А все системы, работавшие сейчас в корабле, никаких вибраций такой мощности, как и всегда, не производили.

Так что если сотрясение возникло, то оно могло быть вызвано одной из двух причин.

Либо какая‑то из систем дала сбой. И в этом таилась опасность, потому что беда, как известно, не приходит одна.

Либо же молодое поколение затеяло очередной эксперимент, но, в отличие от предшествовавших – выходивший за пределы безопасности.