Внимание Йохима привлекла небольшая икона в потемневшем серебряном окладе, лежащая в застекленной витрине.

— Я, кажется, знаю, — это православная икона Божьей Матери, — сказал он хозяину. — У моей бабушки-славянки была похожая, и у нее все время мерцал огонек. Я даже помню с детства слова молитвы, которую она шептала перед сном, стоя на коленях: «Свята Марья, Матка Божия…»

— Это ты по-каковски декламируешь? — поинтересовался Дани.

— Кажется по-словацки, а может — по-русски. Эти языки на слух иностранца трудно неотличимы, как вы считаете, Остин?

…Потом все спустились к пустому пляжу и Сильвия, еще находящаяся во власти музыки, медленно пошла в воду прямо в сандалиях и шифоновом платьице. Она просто не замедлила движения на ступенях каменной лестницы, продолжая двигаться все дальше и дальше. Все молча смотрели, как светлый силуэт погружается в черную бездну. Потом, уже исчезнув по плечи, Сильвия обернулась и, подчиняясь какой-то звучащей для нее одной мелодии, направилась к берегу. Ее плавное, бесшумное, без всплесков и брызг, движение казалось фантастическим трюком, а рождающееся из тьмы, обрисованное складками ткани, тело — мраморной скульптурой. Выросшая на берегу, Сильвия мелко дрожала, даже в темноте было видно, как сияют ее глаза:

— Вода очень теплая. Меня знобит от волнения — я боялась раздавать морского ежа — их здесь полно.

Остин снял пиджак и укутал плечи девушки.

— Пойдем-ка, новорожденная Венера, — обняв подругу, Дани направляясь с ней к дому. — Я буду сочинять для тебя песни. Когда-то я просто блистал в гимназическом хоре. Помнишь, Ехи, — «Песнь моя летит с мольбою»? — напел он уже издали.

Йохим, задержавшийся на берегу, метнул в воду круглую гальку, не уверенный, что последует всплеск — так тиха и бездонна была черная гладь. Но вода ответила… Йохим колебался. Он понимал, что не сможет рассчитывать сегодня ночью на общество Дани, но не знал, как поступить — остаться ли в саду или составить компанию Нелли. Вопрос решился просто.

— Не удостоюсь ли я чести быть приглашенной на вашу веранду, австрийский жених? — насмешливо спросила Нелли. — Я буду паинькой никакой антибуржуазной пропаганды и безнравственных высказываний. Мы будем беседовать… о Шуберте…

Йохим проводил девушку к себе и они, не зажигая свет, устроились в креслах, казалось, нависших над черной пропастью. Было темно и тихо, только угольком алела сигарета Нелли и остервенело трещали в кустах цикады. Девушка уселась, подобрав под себя длинные ноги, и подняла лицо к звездному небу.

— Фу, черт, опять пропустила, — огорчилась она. — Уже вторая звезда свалилась, а я так ничего и не успела загадать.

— А если бы успела, то что? — поинтересовался Йохим.

— Ох, и не знаю. Так много всего надо — большого и маленького, что всей этой прорве звезд пришлось бы обрушиться сплошным дождем… Ну, для начала хочу, чтобы сегодня — было всегда. Чтобы всегда было так хорошо, как сегодня, чтобы висеть так, над затаившейся бездной, а в кресле напротив….

— Понял, понял, — прервал Йохим, — Твой босяк-индус или Ален Делон в подлиннике.

— Ты удивишься, — Нелли загадочно улыбнулась, — но я уже целый час жду, когда ты докажешь мне, что мой последний вопрос там на палубе, был совершенно идиотским…

И снова Йохим оказался в головокружительной тесноте южной ночи и теплого женского тела. И снова, как тогда, на чердаке, забыл обо всем, становясь другим…

— Все-то ты врал про себя, жених, — подытожила Нелли, растянувшись на животе поперек «супружеского» ложа.