Издевательские домыслы наблюдателей из-за бугра о способах размножения homo sovetikusa, изжившего, якобы, всякие физиологические потребности под прессингом тотальной идеологии, были не так уж безосновательны — все личное, частное, персонально-человеческое было здесь не в чести. Но лучшие представители этой новой человеческой породы, вскормленные не реальностью, а прекраснодушным мифом о ней, несли в себе столь высокий душевный настрой, столь веские представления о гражданственности и патриотизме, что все свое, телесно-житейское, отнюдь не атрофированное, сублимировали во внеличностном, глобальном. Они не только «как невесту Родину любили», но и любили своих невест, как могли любить только самое святое и важное — единственное в мире социалистическое Отечество.

Во всяком случае двадцатилетний комсомолец, отличник боевой подготовки, красавец и спортсмен, Остап Гульба прильнул к телу Виктории так страстно и пылко, с таким восторгом преклонения и жаждой самопожертвования, которые отличали издревле лишь идеальных романтических героев самого высокого качества.

3

По-другому чувствовать он не умел, его не научили. Не научили и быть циником, пустобрехом, легковесным, равнодушным, сомневающимся.

В этом смысле Остапу еще предстояло пройти жестокую школу, многое узнать и со многим распрощаться. Все последующие месяцы, годы, все страшное и громадное, обыденное и невероятное, названное Войной, Остапу забыть было бы проще, чем тот заволжский вечер, будто вытравленный в памяти каленым железом. Но делать этого он не собирался. Напротив, многократно перебирая события этих лет, осмысливая заново каждую мелочь, он наконец-то понял, что же в сущности произошло, какая дьявольская сила закрутила пружину сюжета, превратившего коммуниста, лейтенанта Красной Армии в гражданина Французской республики Остина Брауна, имеющего большой вес в деловых кругах, полномочия и статус non grata в тех сферах, тайны которых открываются лишь в фантастических домыслах криминальных романов. Сила эта, позже названная «культом личности», а еще позже — репрессивным тоталитаризмом, в дни Отечественной войны воплощалась в образе «отца народов», любимого вождя, чей особый, волнующий голос несущийся из трескучих наушников полевого радио, призывал их — рядовых и командиров, солдат и офицеров — стоять до конца, «до последней капли крови». Сколько же этих капель, ведер, галлонов, цистерн теплой человеческой крови было пролито тогда за победу, идущими на смерть с его именем на устах?

По завершению войны была названа цифра — восемь миллионов погибших, в шестидесятые годы мир содрогнулся, узнав о двадцати миллионах и лишь в девяностые, семидесятилетнему Остину Брауну будет дана возможность узнать правду — более тридцати пяти миллионов жизней унесла у его Родины та война. Море крови в самом буквальном, ужасающе-достоверном смысле. Сколько же из них, из тридцати пяти миллионов, рассталось с жизнью зазря, стало жертвами даже не глобально-исторических просчетов, а просто — «неоправданными потерями», теми, чьей жизнью распорядились бездушные нелюди, забывшие истинную цену людской крови?

Мысль о том, что Родина жила и воевала не совсем так, как представлялась ему, впервые пришла Остапу уже в конце войны.

С точки зрения строевого армейского офицера, лейтенанту Гульбе, попавшему в командирские «холуи», сильно повезло. Сам же комдив, заполучивший в шофера преданного, храброго, башковитого парнишку не раз благодарил судьбу в лице помощника начальника штаба дивизии по кадрам за полученный подарок.