Невеселой оказалась эта прогулка по безлюдным улицам. Марселина без умолку говорила о замке, об умирающем старике — с излишней, на мой взгляд, жестокостью, которая задевала меня за живое, как будто я имел какое-то право ему сочувствовать. Ведь именно я первым взял этот циничный тон. Но я всего лишь пытался выместить на ком-нибудь свою горечь, тогда как она — я в этом не сомневался — радовалась тому, что скоро освободится от тирании и вместе с тем станет богатой. Эта отвратительная тяга к деньгам, подобно вирусу, передалась ей от муженька. Даже мертвый, Сен-Тьерри распространял заразу. А влияние не уничтожишь. Призрак не убьешь!

Старый Сен-Тьерри умер на следующий день. Когда позвонил Фирмэн, меня в конторе не было. Новость я узнал от секретарши.

— Можно подумать, вы рады его смерти, — заметила она.

О да, это меня обрадовало. Из-за Симона. Финита ля комедиа! Уж теперь-то ему придется открыть карты. Со вчерашней поездки в Виши я неотступно думал о нем, ни на шаг не продвинувшись в своих рассуждениях. Чего он добивается? Быть может, в Италии он попытался выдать себя за Сен-Тьерри, чтобы вести вместо него переговоры. Почему бы и нет, если он имеет дело с людьми, незнакомыми с Сен-Тьерри? Иногда я даже спрашивал себя, уж не было ли у него самого намерения избавиться от зятя? На первый взгляд это казалось чересчур неправдоподобным. И все-таки… Он досконально знал все дела Сен-Тьерри; будучи его тенью, он наверняка мог подделаться под его почерк, под его манеру разговаривать. Несомненно, паспорт умершего у него в кармане, благодаря чему он мог зарегистрироваться в отеле под именем Сен-Тьерри, получать корреспонденцию на его имя, исключая разве что почту до востребования, — короче, перевоплотиться в Сен-Тьерри. Правда, внешне сходства не было никакого, но кому прилет в голову рассматривать фотографию в паспорте, если нет никаких оснований для подозрения? Быть может, Симон несказанно рад тому, что основную работу сделал за него другой! И даже… стаскивая тело в подвал, он, видно, и рассчитывал на то, что крысы благополучно ее довершат. С той самой минуты однозначно определилась вся его дальнейшая линия поведения: заболев (отличный предлог!), Сен-Тьерри не сможет присутствовать на похоронах, но будет давать о себе знать — весьма правдоподобно, посредством писем. Любой посыльный, любая горничная за соответствующую мзду согласится опускать эти письма в ящик в заранее условленные дни. И Симон приедет один — озабоченный, раздосадованный. «Да, Эмманюэля здорово прихватило… Он хотел приехать. Скольких трудов стоило удержать его в постели! Уход за ним прекрасный, но он так беспечен!..» Я как будто слышал эти слова Симона. Марселина примет все за чистую монету. Ну а потом?.. Потом-то что?.. Ведь не сможет же Симон постоянно вести двойную жизнь: одну во Франции, в собственном обличье, а другую в Италии, под личиной Сен-Тьерри!.. Что тогда? Прекратит свое существование в качестве Симона? Провернет в Милане какую-нибудь крупную операцию с получением наличных, после чего махнет самолетом в Южную Америку, и когда правда выплывет наружу, будет уже поздно?.. Это был бы чудовищный блеф, совсем в духе Рокамболя, но ни в каком крупном мошенничестве без этого не обойтись. Тем не менее есть одно препятствие. Труп. По крайней мере, скелет… Но тут уж Симон, выступая от имени Сен-Тьерри, позаботится воспрепятствовать началу работ в парке. Все так или иначе возвращается к этому вопросу. Нет работ — нет и трупа. Силен, мошенник! Тут все ясно. Даже слишком ясно! Настолько, что все это от начала до конца может оказаться сущим вздором. Но как бы то ни было, тут одно из двух: Симон либо отъявленный плут, и в этом случае я не так уж далек от истины, либо форменный болван, и тогда он неизбежно запутается в своей лжи. Погребение вынудит его сбросить маску.

Я позвонил Марселине, чтобы выразить ей свои соболезнования.