Судя по всему, многое мог еще поведать Невскому Пригарин, если бы его не прервали.

В палату в этот момент заглянула старшая сестра Лариса. Было в ее взгляде что-то такое, что заставило Женьку забыть на время о вселенских проблемах.

Лариса Алексеевна поманила его пальцем. Он успел перебрать в голове все, что он мог сделать не так. Работая сегодня, думал совершенно о другом. Мог и схалтурить. Он шел, еле поспевая, за ее энергично удаляющейся фигурой. А когда он зашел за ней в сестринскую, она решительно обернулась и заговорила. И тогда только он понял, в чем дело. Понял, но не поверил, что такое бывает. Лариса говорила и говорила. С жаром говорила. И сама себе, похоже, не верила.

— Нехорошо получается. Я все понимаю, растешь, гормоны. Но ведь у всех так, родимый!

Что ж теперь, на всех кидаться? Да еще ведь где?

В Академии! Пришел. Нате вам, я тут без году неделю — хлебайте! Как же так, мальчик ты мой?

А ведь так и не скажешь. На вид-то ты — скромный. Стыд-то терять нельзя! А правда всегда" всплывает! Ну! Что ты молчишь?

— А что мне говорить? — неожиданно хладнокровно ответил ей Невский. — Вы ведь мне, конечно, не поверите.

— Я бы, может, тебе и поверила, — вроде бы смягчилась Лариса и стала смотреть куда-то вниз, мимо Женьки. — Да не могу. Сестер обижать не могу. Уволится одна — всему отделению наказание. Девочки хоть день между дежурствами должны поспать. А кем я ее заменю? А без сестры никак. Она санитарку заменит, а санитар за сестру не сможет. Вот и приходится выбирать.

Или ты. Или она.

Она тяжело вздохнула, повернулась к нему спиной и достала из ящика белый лист.

— Пиши, дружок, заявление по собственному желанию. Тебе так и так уходить придется экзамены в школе все равно в июне сдавать будешь. Я Марлену Андреевичу так и скажу.

Уволился, потому что в школе экзамены.

Он не вышел, он выскочил из дверей отделения кардиологии, как ошпаренный. И долго спешил неизвестно куда. По каким-то малюсеньким и не хоженным ранее улочкам Выборгской стороны. А потом долго стоял в маленьком скверике, прижавшись лбом к холодной железной качели.

Надо было уйти из школы в восьмом классе и давно уже ходить по морям-океанам. И горя никакого не знать.

Он подумал, что хочет одного. Прийти домой, позвонить ей по телефону и сказать одну только фразу:

— Мне плохо, Альбина.

Ведь для того и существуют друзья, чтобы помогать в трудную минуту. Не маму же бедную грузить своими проблемами.

Но потом он подумал еще чуть-чуть. И решил, что такие слова никому и никогда не скажет. Вот после этого-то он точно перестанет для нее существовать.

— Все-таки недаром говорят — первое впечатление о человеке самое верное, — сказала она сухо и оглядела его неприязненно с ног до головы. — И ведь все так и есть… А я, как тебя увидела в первом классе, так сразу и поняла, что ты ничтожество, хлюпик.

Она отвернулась от него, глядя на проходящих мимо людей. Говорила, как будто просто рассуждала вслух. Спокойно и скучно. И это ранило его больше всего. Если бы она требовала от него ответа, возмущалась и ненавидела, он, может быть, был бы даже польщен. Но она была равнодушна и презрительна. И этим его уничтожала.

— А я думала, ты особенный… — Сердце у него болезненно сжалось.